Иностранцы
Шрифт:
Проследив из сеней, что гости, наконец, ушли за ворота,
Френсис повернул рычаг, и калитка заперлась. Френсис потянул за кольцо с проволокой - в дальнем углу поместья открылась дверца конуры, и позванивая цепью, потягиваясь, вышел во двор для несения службы пес Фальстаф.
Френсис распахнул форточки в столовой, принялся мыть с мылом стаканы, когда зашла жена. Морщась, она укоризненно сказала:
– Зачем, зачем ты их еще раз пригласил?!
Муж вздохнул и развел руками.
– О, интеллигенция!..
– принялась ходить-бегать по комнате Элли.
– Напоил раз - и выгони к черту! Эту пошлость выслушивать ... они же
– No! У них нет памяти.
– Они хитрее, чем ты думаешь...
Френсис, жалобно скривившись, протирал голубеньким платком очки.
3.
Конечно, не миновало и недели - они снова заявились ввечеру, эти три бездельника. Как раз вызвездило, грянул ранний сибирский мороз, да не 5-7 градусов, а все 20 (такое случается в урочищах Предсаянья), и скрип от шагов на снегу далеко разносился. Впрочем, уже и в среду, и в четверг за воротами кто-то переминался и курил (пес во дворе пару раз рявкнул), но в звонок не позвонили. Может быть, испугались гнева хозяйки, которая строчила на электрической пишущей машинке? Повздыхав, условились выждать еще немного, чтобы получился хоть небольшой, но круглый срок? И вот именно опять в субботу - только хотел было Френсис после бани размягченно послушать музыку и испить подогретого красного вина - задребезжал звонок.
– О!..
– только и выдохнула хозяйка.
– О!.. Может быть, сделать вид, что спать легли?
– Свет горит, - пробормотал хозяин.
– Ну, иди, иди. Встречай дорогих гостей.
С виноватым видом, накинув куртку с башлыком, привычно согнувшись из-за высокого своего роста, Френсис спустился по винтовой лестнице в сени. Рычаг щелкнул - калитка вдали распахнулась.
Три сизые тени, убедившись, что красноязыкий Фальстаф точно в конуре, медленно ступили во двор и, поднимая колени, как бы стараясь меньше шуметь, закрыли за собой калитку.
Френсис высился на крыльце, улыбаясь, как истинный джентльмен, который рад новым своим друзьям:
– Проходите!
– Кажется, он уже лучше говорил по-русски, что тут же отметил умный Платон. Френсис употребил местное слово.
– Зазимок выпал, холодно.
– Зазимок - это верно, это по нашему! А вот и по нашему ма ленький тебе презент...
– Пузатый дед, сбросив незастегнутый вонючий полушубок на пол у холодных дверей, сопя, выдернул из-за спины ( из-под ремня?) шкалик "Российской".
– Убери куда-нибудь... пригодится - зима долгая... А мы хотели сегодня по трезвому о жизни поговорить.
Изумленный хозяин, не зная, что и ответить, машинально провел их в столовую. Убрал в шкаф дареную чекушку и, вопросительно глянув на сельчан, все же достал тяжелую бутыль виски.
– Но, нo!..
– замахал Платон свилеватыми от трудовых усилий прежней жизни руками. И даже Генка "Есенин", на этот раз тщательно побритый, с порезом на щеке, залопотал своими пельменями невнятно под нос нечто шутливое, вроде того, что "в стране подъяремной всему свой срок, даже если он тюремный..." Только Павел Иванович замкнуто и отчужденно молчал - он был в белой, почти чистой рубашке, наглухо застегнутой у самого горла, под острым кадычком.
Наступило неловкое молчание. Гости сидели все за той же клеенкой, на которой нарисованы русские ромашки и незабудки.
Френсис,
– Может, сoffеe?..
– Кофе? Можно, - пробурчал Платон и, зашуршав клочком газеты, свернул и, ткнув ее куда-то себе в бороду, закурил густо воняющую самосадом "козью ножку". И неожиданно спросил.
– А сын у тебя что, не учится? Наши-то ребятишки в Малинино ездят...
Френсис у плиты замер.
– Сын дома занимается, - почему-то насторожившись, сухо ответил он.
– Жена - бившая учительница, проверяет.
– А потом экстерном сдаст? Стало быть, умный мальчуган? Как зовут-то?
– Ник. Можно - Николай.
– Николай - это хорошо. Николай - сиди дома, не гуляй. А сама твоя Эля... не хочет у нас преподавать? Или ты ее и так прокормишь?
– Она работает, переводит, - объяснил Френсис и, обернувшись, более внимательно всмотрелся в лица сельчан. Что у них на уме? К чему эти вопросы? Просто ли праздные они, из приличия, или здесь некий смысл?
– Она же хорошё знает русский... то-есть, английский...
– англичанин засмеялся и, изобразив сокрушенный вид, махнул длинной рукой.
– Конечно, с английского на русский! Всякие статьи... Немного, но платят.
– А вот на днях...
– включился в разговор местный острослов и поэт.
– На днях мы тут по делу ехали... на трелевочном тракторе... Между прочим, слава рабочим, мы могли бы и в Малинино вашего паренька возить!..
– Невнятно, перескакивая с пятого на десятое, Генка рассказал, как он ехал с товарищами и услышал - в доме Френсиса пела под гитару женщина. И пела так звонко, хорошо. Не подумаешь, что иностранка.
– В гостях кто был или уже супруженция научилась?
Френсис широко улыбнулся, но на душе у него стало неприятно. Он прекрасно понял - никакого трактора не было, да и кто этого Генку-дурня на трактор посадит. И невозможно услышать с грохочущего трактора тихое пение женщины... Значит, стояли под забором, подслушивали. Что им надо?
– Она когда поет - лючше говорит слова, - медленно ответил Френсис.
– А просто говорить пока не... Только писаный тэкст.
– Ясно, - заключил Платон.
Павел Иванович сидел, подавшись вперед и не отрывая от растерявшегося неведомо почему хозяина синих, враждебных глаз.
– Тогда примерно такой вопрос...
– Толстяк вдавил окурок с буковками в тарелку, машинально поданную ему Френсисом. Ощерил зубы, совсем как американец, и снова сомкнул полные коричневые губы в черной бородище.
– Вот ты спрашивал, почему мы, русские, пьем. А как не пить, милый человек?.. У Павла Иваныча, - он кивнул на немедленно задрожавшего от человеческого внимания друга, - у бывшего героя наших таежных рек в городе сын погиб... одни девки в семье остались...
– Трамваем в городе зарезало, - пояснил Генка.
– Шел трамвай девятый номер... под площадкой кто-то помер... тянут, тянут мертвеца - ни начала, ни конца...
Платон подождал, пока Генка закончит свой рифмованный комментарий, и продолжил:
– А у Генки... вообще детей нету...
– А я с ней живу...
– охотно пояснил Генка.
– С Танькой.
Хоть пилит меня уж двенадцать лет...
– И сдвинув кверху пухлые губы, он по-мальчишески шмыгнул носом.
– Но как без деток? Я бы, может, не пил... может, меня бы в союз писателей приняли... я бы сына учил - не стихам, конечно! Охотиться, хариуса дергать...