Иноземец
Шрифт:
— Тано стрелял по каким-то призракам, — перевела Чжейго, взглянув на Брена. На фоне огня она выглядела черным силуэтом. — Ничего страшного. У него нет лицензии.
Она хотела сказать, что Тано не профессионал, а потому мог сделать неправильные выводы. Выходит, по крайней мере Тано — а может быть, и Алгини — был не из числа телохранителей Табини: имел лицензию на ношение огнестрельного оружия для самообороны, но не для использования его в общественных местах.
— Так что, это молния была, значит? Это в молнию они там стреляют?
— Нервы,
— Ну, и когда у нас будет электричество?
— Как только сюда приедет бригада из Майдинги. До утра, я бы сказала, будем жить без света. Случается, нади. Пушка на стене часто притягивает молнии. И трансформатор, к сожалению, тоже. Ничего необычайного.
Из-за аварии с электричеством завтрак могут отменить. Есть шанс получить отсрочку, наказание за безрассудство будет временно отложено…
— Я рекомендую вам лечь, — сказала Чжейго. — Я тут посижу и почитаю, пока не вернутся все наши. А у вас ведь утром назначена встреча.
— Мы с вами беседовали о ман'тчи, — сказал он нервно.
То ли из-за грозы я нервничаю, то ли из-за выстрела, то ли из-за собственных ошибок. В разговоре с Чжейго зашел достаточно далеко в сугубо личную область, настолько, что ей показалось, будто я пытаюсь сблизиться с нею сексуально. Господи помоги. Я же перепробовал все доступные мне линии общения, дошел чуть ли не до эмоционального припадка, подумать тошно, какое я на нее произвел впечатление, а она ведь наверняка все расскажет Банитчи, а потом они уже вместе доложат Табини: мол, пайдхи ведет себя крайне странно. Ну как же, сделал непристойное предложение Чжейго, приглашал Джинану на луну и принял Банитчи за салат.
— Беседовали? — Чжейго отошла от камина и взяла его за руку. — Идемте в вашу спальню, нанд' пайдхи, вы можете замерзнуть…
И буквально силой резко дернула его мимо окна, даже рука заболела — он не ожидал такого.
Он все-таки пошел за ней, но сердито подумал про себя: если бы она действительно беспокоилась, то заставила бы меня проползти под окном — а на самом деле она просто хотела убрать меня от окна, которое наверняка подозрительно светится в полной темноте — светом от огня в камине — и отбрасывает наши тени. Но есть же еще и замковая стена между этим окном и озером…
Но, может, она боится, что молния ударит в пушку?
— Ложитесь, Брен-чжи. — сказала Чжейго, доставив его к дверям спальни. — Не тревожьтесь. Они разберутся, насколько серьезна авария. Нам надо что-то конкретное сказать, когда будем звонить на электростанцию. И, конечно, когда электричество отключается, мы принимаем особые меры предосторожности. Это все рутина — распланированные и отработанные действия. Может быть, вы услышите, что я выхожу. Может быть, не услышите. Но о своей безопасности не беспокойтесь.
Стало быть, отсюда все-таки
Но он сел на край кровати, а Чжейго вернулась в соседнюю комнату, оставив его одного в почти полной темноте. Он снял халат, лег и укрылся шкурами. Сна не было. Он лежал, напрягая слух, следил за слабыми отблесками света от камина в соседней комнате, от которых ползали тени по стенам и посверкивали стеклянные глаза зверя напротив кровати.
«Они говорят, никакой опасности нет, — думал он, обращаясь мысленно к зверю. — Не тревожься».
Пожалуй, можно и поговорить с животным, раз уж между нами такие близкие отношения. Зверь был созданием этой планеты. Он умер, бешено сражаясь против атеви, которые получали удовольствие, убивая его. И никому ни о ком не надо было жалеть и печалиться. Он же не был последним экземпляром своего вида. В кустах, наверное, бродили сотни тысяч тварей такой породы, таких же злобных и безжалостных, как он.
Приспособленных к этой земле. Зверь не чувствовал привязанности к своим детенышам или к своим ассоциатам. Он в них не нуждался. Природа снабдила его иерархическим чувством доминирования, весьма полезным с точки зрения выживания, надежной защитой от разрыва сердца.
И он сумел выжить до той поры, пока кто-то более хитрый и опасный не убил его — а после прицепил его голову на стену, чтоб была компания глупому землянину, который позволил затащить себя сюда — который гнался сначала за знаниями, а потом за честью быть лучшим.
И хватит, вполне достаточно философских раздумий перед сном в такую ночь. Потому что, черт побери, больше тут ничего нет, и если я позволю себе…
Но он не мог заснуть. Пайдхи, в свои двадцать шесть лет (по атевийскому счету), не мог начать очеловечивать народ, с которым имеет дело. Это — самая опасная ловушка. И все его предшественники вынуждены были через нее пробиваться. Он знал это — в теории.
Ты ведь прекрасно справлялся, пока находился в часе полета от Мосфейры. Пока твоя почта прибывала строго по расписанию, два раза в неделю. Пока…
Пока твердо знал, что скоро снова увидишь человеческие лица, пока дела шли великолепно и пока вы с Табини были такими друзьями, такими замечательными друзьями.
Ключевое слово. Друг.
Вот тут-то тебя, пайдхи, и подстерегала беда, именно тут. Пайдхи был туп и слеп — именно в этом.
Пайдхи не понимает, почему он здесь оказался, пайдхи не знает, как ему отсюда выбраться, пайдхи не может получить от Банитчи и Чжейго того эмоционального удовлетворения, которое давал ему Табини, когда смеялся вместе с ним, шутил с ним — вплоть до последней встречи.