Иноземец
Шрифт:
— И что это означает?
— Мидедени считали, что удача и благорасположение живут в людях. Это, конечно, была ересь.
Ну конечно, еще бы.
— Так это было в давние времена?
— Ну, половина Адчжейвайо до сих пор верит во что-то такое, в деревнях во всяком случае, — что ты должен вступать в ассоциацию с каждым, кого встретишь.
Целая популяция, отдаленная община, где люди любят других людей? Он захотел вдруг поехать туда — но тут же возникло опасение, что там могут выявиться другие существенные различия, возможно, угрожающие
— Вы действительно в такое верите? — не оставляла затронутую тему Чжейго.
Не в ереси дело; по-настоящему опасно, что его мысли, рассеянные и страстные, мгновенно устремились по новому следу, что так трудно ему было выстроить логические аргументы против внезапно родившегося предположения, невероятно соблазнительного предположения: будто атеви на самом деле могут понять расположение и привязанность.
— Владыки техники действительно думают, что в этом соль?
Чжейго явно полагает, что разумные люди так думать на могут.
Это заставило его задать себе вопрос — по внутренней привычке пайдхи: а может, люди и в самом деле отчасти слепы к примитивному характеру таких привязанностей?
Но тут этот вывих мысли толкнул его в обратную сторону, к уверенности, что земляне правы.
— Что-то в этом роде, — сказал он.
Эксперты говорят, что атеви принципиально не могут мыслить вне иерархической структуры. А Чжейго говорит, что могут? У него заколотилось сердце. Здравый смысл кричал: притормози, не спеши верить, тут какое-то противоречие!
— Так значит, вы все-таки умеете чувствовать привязанность к лицу, к которому не имеете ман'тчи?
— Нади Брен, вы делаете мне сексуальное предложение?
У него словно дно вывалилось из желудка.
— Я… Нет, Чжейго-чжи.
— Я удивилась.
— Простите мне нарушение приличий.
— Простите мое ошибочное предположение. Так о чем же вы тогда спрашивали?
— Я… — Невозможно восстановить объективность. А может, она никогда и не существовала. — Просто я хотел бы почитать о мидедени, если вы сможете найти мне такую книгу.
— Конечно. Но я сомневаюсь, что здесь найдется. Библиотека Мальгури посвящена в основном местной истории. А мидедени жили восточнее.
— Я бы хотел достать себе такую книгу, если можно.
— Уверена, у меня есть по крайней мере одна, но не здесь — в Шечидане.
Ну и кашу я заварил. И создал у лица, которое, наверное, докладывает прямо Табини, впечатление, что люди принадлежат к какой-то мертвой ереси, к которой мы, наверное, на самом деле и близко не подходили.
— Вероятно, это религиозное течение неприложимо к нам, — сказал он, пытаясь залатать прореху. — Уж слишком невероятно точное соответствие…
У Чжейго есть голова на плечах, и очень неплохая. Брен решил рискнуть и сказать такое, что обычно говорил одному лишь Табини.
— Между нами и вами существуют внешние соответствия, которые могут оказаться самыми обманчивыми. Потому что нам хочется верить в них.
— Как минимум, мы в Шечидане терпимы. Мы не стреляем в других
Боже, помоги мне. Но, может, это Чжейго шутит. Второй раз за один вечер.
— А я так и не думал.
— Надеюсь, я не обидела вас, нади.
— Я вас тоже люблю.
На атевийском языке эта старая фраза прозвучала очень смешно. Она вызвала улыбку Чжейго, такую редкую, кивок, вспышку этого сверхъестественного зеркального свечения в ее глазах — очень, очень серьезных.
— Я не поняла, — сказала она. — Это от меня ускользнуло.
Чтобы перекрыть пропасть, мало одного желания, даже самого сильного. Брен смотрел на нее словно из-за глухой непреодолимой стены — он не чувствовал себя в такой полной изоляции с самых первых дней на материке, со своей первой нечаянной ошибки в общении с атеви.
— Но вы пытаетесь понять, Чжейго-чжи. Банитчи тоже пытается. И благодаря этому я чувствую себя менее… — Нет на атевийским слова «одинокий»! — Менее отдельным.
— Но мы с вами разделяем общий ман'тчи, — сказала Чжейго, как будто действительно поняла что-то в его словах. — К дому Табини. Не сомневайтесь в нас, пайдхи-чжи. Мы вас не бросим.
И снова мимо, снова непонимание. Ну никак, ничем не добьешься нужного перескока логики. Он смотрел на нее, и спрашивал себя, как может существо столь честное на самом фундаментальном уровне и доброе, несмотря на лицензию, которая у нее есть, — как может она быть абсолютно лишена этой эмоциональной потребности, без которой не перепрыгнешь через тупую логику? Ни в какие ворота не лезет. И все же ошибкой будет связывать какие-то надежды с Адчжейвайо и любой другой мертвой философией.
Философия — вот ключевое слово: интеллектуальная, а не эмоциональная структура. И земной человек после тщетной попытки нежно обнять эту структуру уходит опустошенным и обиженным.
— Благодарю вас, нади-чжи, — сказал он и отошел от камина к окну, в котором ничего не было видно, кроме дождевых капель на темном фоне.
Что-то не то бахнуло, не то лопнуло. Эхо отразилось от стен, потом еще раз.
Нет, это не просто хлопнул на ветру ставень. Это где-то за стенами замка, думал он, к юго-западу, за подъездной дорогой.
В здании было очень тихо, только шумел дождь да потрескивал огонь в камине.
— Отойдите от окна! — приказала Чжейго, и он немедленно отступил в сторону и прижался плечом к твердому камню; сердце бухало молотом, он думал, сейчас Чжейго покинет его и кинется на помощь к Банитчи. Воображение нарисовало ему четверых, нет, пятерых убийц, которые уже пробили брешь в древней обороне замка и проникли за стену.
Но Чжейго, судя по виду, просто стояла и прислушивалась. Второго выстрела не было. Потом запикала ее карманная рация — Брен не видел переговорника Чжейго, но, конечно, где-то она его прятала; она вытащила плоскую коробочку и нажала кнопку большим пальцем. Раздался голос Банитчи он что-то говорил словесным кодом.