Иноземец
Шрифт:
Догнать — это была идея Нохады; но когда сзади несся тем же темпом весь эскорт, а рядом — Сенеди, Брену ничего другого не оставалось — только последовать ее начинанию.
Еще раз они остановились — на узком песчаном пляже-полумесяце, где озеро плавной дугой врезалось в сушу, а человек, думающий об убийцах, мог лишь повторять себе, что на этом берегу хватает мест, где нетрудно высадиться с лодки и добраться до Мальгури.
Но пока метчейти переводили дыхание, Илисиди говорила об озере, его глубине, его обитателях — его призраках.
— Когда я была ребенком, — рассказывала она, — на южный берег выбросило разбитый корабль, вернее, только носовую часть, но все подумали, что она, может быть, от корабля
— Это хорошо, что он спас их.
— Почему?
— Ради прошлого, — сказал Брен и задумался, уж не впадает ли он в очередное заблуждение относительно хода мыслей атеви. — Чтобы сохранить его. Разве это не важно?
— А разве важно? — ответила Илисиди вопросом на вопрос, ничуть не просветив собеседника.
Она снова поскакала в гору, и он тут же забыл все философские сложности, пытаясь защитить потертости, из которых, как он подозревал, могут образоваться водянки. Будь проклята эта баба! — думал он, а еще думал, что если натянуть поводья, отстать и ехать потихоньку сзади, пока хватит сил держать в узде инстинкты Нохады, вдова может воспринять это как сдачу, но будь я проклят, если отстану, будь я проклят, если позову на помощь или остановлюсь! Вот тогда Илисиди точно выкинет меня из своей компании, наверняка потеряет ко мне всякий интерес, и останется мне валяться в теплой ванне и читать байки о призраках, пока не погибнут мои потенциальные убийцы, нарываясь по очереди на все барьеры и ловушки, подготовленные хитроумным Банитчи, и можно будет вернуться домой — к кондиционированному воздуху, утренним известиям и чаю, который можно пить без оглядки… Время от времени Брену представлялось, что это единственное спасение.
Но он скакал, не отставая от Илисиди. Атеви называют это на'итада. Барб называет это дуростью… Они вернулись домой через час, и никогда еще в жизни час не тянулся так долго, бесконечный час, когда он раз за разом повторял себе, что лучше свалиться с горы и помереть.
В конце концов ворота заднего двора оказались перед ними, потом за ними — и вот уже метчейти нетерпеливо рвутся к своим стойлам и кормушкам. Он ухитрился заставить Нохаду опустить плечо, ухитрился слезть с этой поднебесной высоты на землю и стать на ноги, хоть и не был уверен, что колени выдержат его вес.
— В горячую ванну! — крикнула ему Илисиди. — Я пришлю вам кое-какие травы, нанд' пайдхи. Увидимся утром!
У него хватило сил поклониться и вместе со всей свитой Илисиди подняться по лестнице, почти не прихрамывая.
— Потертости проходят через четыре-пять дней, — сказал ему Сенеди негромко.
Только о горячей ванне он и думал весь долгий путь до переднего холла. Горячая ванна, на добрый час. Мягкое и неподвижное кресло. Помокнуть в воде, а потом читать — лучшего способа провести остаток дня не придумаешь: сидеть на солнышке, думать только о своих делах, избегать айчжиин и атлетических упражнений. Он прохромал по длинному холлу и начал подниматься по лестнице на свой этаж, в своем темпе.
Внизу простучали по каменному полу быстрые шаги. Он оглянулся, мгновенно насторожившись — так ли уж безопасно здесь, в переходах замка? и увидел, что к лестнице подходит Чжейго, полная энергии и нетерпения.
— Брен-чжи! — окликнула она его. — Что это с вами?
Заметила хромоту. И волосы наверняка выбились из косички, а на пальто —
— Все нормально, нади-чжи. Хороший был полет?
— Долгий, — ответила она и догнала его, перешагивая через две ступеньки; человеку такие шаги дались бы с трудом. — Вы что, упали, Брен-чжи? Неужели вы свалились с…
— Нет-нет, это просто потертости. Самые обыденные и прозаические.
Он сделал над собой решительное усилие, чтобы, не хромая, пройти остаток пути по лестнице и дальше по коридору вместе с Чжейго… при условии, что ее привлекает запах пота и шерсти метчейти. От Чжейго пахло цветами, довольно приятно. Он никогда не замечал этого раньше; и где-то на втором плане промелькнуло смущение — «потеть невежливо», эта информация передавалась потихоньку от пайдхи к пайдхи. Разогретое человеческое тело пахнет иначе, а среди атеви «иначе» — нехорошо, когда речь идет о личной гигиене; администрация вколачивала эту мысль в головы младших администраторов. Поэтому Брен старался — по мере возможности незаметно держаться подальше от Чжейго, радовался, что она идет сзади, мечтал улучить момент и выкупаться до делового разговора и жалел, что ее не было здесь ночью.
— А где Банитчи? Вы не знаете? Я не видел его со вчерашнего вечера.
— Полчаса назад был в аэропорту, — ответила Чжейго. — Говорил с какими-то людьми с телевидения. По-моему, они направляются сюда.
— Зачем?
— Не знаю, нади. Они прибыли тем же рейсом, что и я. Это может иметь какое-то касательство к попытке покушения. Они не говорили.
Не мое дело, решил Брен. Банитчи решит его, как он умеет, без лишнего шума, может быть, отправит обратно первым же рейсом.
— Здесь никаких новых сложностей?
— Только с Банитчи.
— Как это?
— Он мною недоволен. Я, кажется, сделал или сказал что-то, нади-чжи, сам не знаю что.
— Не очень приятное дело рассказывать человеку, как его ассоциат опозорился. Дайте ему время, нанд' пайдхи. Некоторые вещи не в нашей власти.
— Это я понимаю, — сказал он — и сделал вывод, что ничего не понимает: прошлой ночью, забыв обо всем, до того зациклился на своих бедах, что даже не подумал о беспокойствах Банитчи. Тут засветилось неясное еще предположение: вчера вечером Банитчи от меня чего-то добивался, я не понял, он ничего не добился, и мы расстались, недовольные друг другом. — Думаю, я был очень груб вчера вечером, нади. Хоть и не следовало. Я перестал делать свою работу. Думаю, он прав, что сердится на меня. Надеюсь, вы сумеете ему это объяснить.
— А вы и не должны делать никакой «работы» для него. Это мы делаем работу для вас. И я сильно сомневаюсь, что он обиделся. Если он позволил вам увидеть свое расстройство, считайте это комплиментом для себя.
Необычный подход. Какая-то часть его мозга кинулась ворошить память, перебирая старые заметки. Другая же часть отправилась на каникулы, гадая: неужели все-таки я нравлюсь Банитчи?
А благоразумная, будничная часть сознания велела остальным двум частям заняться делом и перестать наконец дожидаться человеческой реакции от атевийских мозгов. Чжейго имела в виду именно и только то, что сказала. Точка. Абзац. Банитчи опустил передо мной свой щит, Банитчи психовал из-за паршивых дел, но ни Банитчи, ни Чжейго не собирались вдруг, только потому, что оказались заперты в одной клетке с изнывающим землянином, впадать в человеческие сантименты. Чувства — не инфекционная болезнь, они не передаются, и наверное, я сам до чертиков злил Банитчи, который не менее трудолюбиво пытался подбрасывать мне ключики, а я их упорно не воспринимал. В качестве компаньона за ужином я был очень унылой заменой Чжейго, которая уехала объяснять Гильдии, почему кому-то захотелось убить пайдхи; и, возможно, к концу ужина Банитчи начал лучше понимать своего незадачливого коллегу…