Инсбрукская волчица. Том первый
Шрифт:
До сих пор помню вкус соуса с ягодами и орехами, который подавался к штруделю.
Сёстры пили кофе "меланж" из больших пузатых кружек, покрытых голубой глазурью или "кайзермеланж" с желтком, а мне, как маленькой покупали "мильшкафе". Никакие мои уверения в том, что дома мне уже разрешают пить настоящий чёрный кофе, на моих кузин не действовали. Вот и приходилось тянуть из маленькой фигурной чашечки сладкую жидкость бежевого цвета, почти полностью состоящую из молока.
Перед моим отъездом тётя Амалия пришла в кондитерскую вместе с нами и выбрала в подарок моей матери несколько разноцветных шкатулок
Этот визит к дяде и тёте со слёз начался, слезами и закончился. Я высунулась из окна поезда и махала рукой уплывающим лицам родных, не в силах удержаться от плача. Рядом со мной на скамье стояло не меньше коробок и свёртков, чем по пути сюда. Тётя Амалия приготовила моим родителям уйму подарков. Но я уже не боялась, что кто-то что-то украдёт.
За каникулы я посвежела и поправилась. Но стоило мне вернуться в класс, как тоска и отчаяние вернулись ко мне с новой силой. В первые дни мне было особенно тяжело, так как Мила Гранчар по непонятной причине гимназию не посещала. Все тычки и насмешки доставались мне одной. Девочки весело делились на переменах принесёнными из дома праздничными лакомствами и только мне одной никто ничего не предлагал. Да я бы не взяла ничего, опасаясь обычных издевательств.
На третий день занятий классная дама поручила мне сходить домой к Миле и выяснить, почему она не ходит на занятия. Конечно, кому ещё это могли поручить, как не мне.
После уроков я в маленький коричневый особняк возле станции, где поселилась семья Гранчар. Раньше мне не приходилось бывать дома у Милы, и я чувствовала какую-то непонятную робость. "Ну что тут такого?
– - уговаривала я сама себя, -- просто скажу прислуге, что я прислана классной дамой, узнать о здоровье Милы, а если она больна попрошу передать ей пожелание скорейшего выздоровления. И тут же уйду. Ничего страшного"
С самого начала всё пошло не так, как я себе представляла. Сперва меня встретил громкий лай лохматой дворняги, а после громкого окрика на чистом хорватском "Сильва, тихо!", на пороге показалась сама Мила.
– - А, это ты, -- смущённо пробормотала она, стоя на пороге. Мила как будто сомневалась, пускать меня в дом или выйти самой для разговора со мной. Я уже собиралась с облегчением сказать что-то вроде: "Ты, здорова, это хорошо, приходи на занятия", и повернуть обратно, но тут Мила взяла меня за руку.
– - Пойдём, только быстрее.
Она затащила меня в тёмную прихожую, где я несколько раз налетела на какие-то предметы, валяющиеся под ногами.
Планировка дома была странной. Из прихожей мы попали в огромную захламлённую кухню, которую прошли почти бегом, и оказались в тёмной пыльной гостиной. Окна были зашторены.
– - Сейчас, -- бормотала Мила, раздвигая шторы, -- если ты уж пришла, я прямо сейчас тебе покажу.
Из дальних комнат вдруг послышалось жуткое мычание, похожее на рёв дикого зверя.
– - Что это?
– - с испугом спросила я.
Мила не обратила на звук ни малейшего внимания.
– - Это отец, он болеет, у него бред, -- ответила она, продолжая раздвигать тяжёлые драпировки.
– -
– - спросила я, с опаской поглядывая в ту сторону, откуда доносились звуки.
– - Доктор не поможет, -- ответила Мила, -- у него это часто. Потом само пройдёт.
– - Ты поэтому не ходишь на уроки?
– - Ну да, должен же за ним кто-то присматривать, -- шмыгнула носом Мила.
– - Он лекарства когда забывает пить, буйствует так, что все на ушах стоят.
– - У вас что, нет прислуги?
– - Нет. Платить им нечем. Я тут сама прибираюсь, иногда и папа... Когда в здравом уме...
В гостиной стало светлее, но не намного. Тусклый свет осеннего дня с трудом пробивался сквозь немытые стёкла.
– - Вот смотри!
– - торжествующе произнесла Мила, подводя меня к стене, на которой в простых тёмных рамках висело несколько фотографий.
Здесь были две фотографии молодых мужчины и женщины, видимо родителей Милы в молодости, фотография, о которой Мила мне говорила, на ней она была запечатлена с отцом, вид какого-то водопада и чуть в стороне фото мужчины с лихо закрученными усами в старинном мундире.
– - Вот смотри, -- повторила Мила, указывая на эту фотографию.
– - И что?
– - недоумевающе произнесла я.
– - Это мой двоюродный дядя. А если он есть и в вашем альбоме, значит, мы с тобой родственники. Пятиюродные сёстры!
– - Вот ещё!
– - фыркнула я, -- нет его в нашем альбоме! И пятиюродных сестёр не бывает!
Похоже, яблоко от яблони не далеко падает. Боюсь, эта мысль засела в голове Милы надолго. И как ей такое в голову взбрело? Конечно, у меня в роду были славяне, но я не припомню, чтобы кто-то из них жил в Далмации и, уж тем более, пересекался с семейством Гранчар.
Я тотчас пожалела, что вообще явилась в дом Гранчаров. У Милы, как по заказу, сегодня был странный припадок -- она постоянно разговаривала с гиканьем, при этом по-дурацки улыбаясь. Я видела при этом, что её лицо постоянно передёргивается. Вновь во дворе залаяла Сильва, их собака, очевидно встревоженная шумом в гостиной. Я могла бы соврать, сказав, что Мила просто простужена. Но врать я тогда не умела, да и считала это зазорным. Во всяком случае, не умела это делать, пока не повелась с Сарой Манджукич, но это случилось значительно позже, когда моё одиночество и отчаяние достигли апогея. Сейчас же я наблюдала за тем, как носится по гостиной Мила, поверившая в своё столь внезапное открытие. Заткнулась она только когда дверь спальни скрипнула и оттуда расшатанной походкой вышел её отец. Выглядел Филипп неважно -- бледный, опухший, заросший неопрятной трёхдневной щетиной. Руки его дрожали, а сам он непрерывно издавал звуки -- нечто среднее между рычанием и воем.
– - Оклемался, -- без удовольствия пробурчала Мила и метнулась к дивану.
Филипп же, как ни в чём не бывало, размял затёкшие кисти и спросил томным замогильным голосом:
– - Imamo li goste? (У нас гости?)
– - Ona ne razumije hrvatski (Она не понимает по-хорватски)!
– - быстро вставила Мила и Филипп, разочарованно вздохнув, сел за стол и сказал уже на ломаном немецком:
– - От этих лекарств я сплю на ходу.
– - Пусть уж лучше спит, чем буянит, -- шепнула мне Мила и с опаской посмотрела на отца