Инспектор милиции

Безуглов Анатолий Алексеевич

Он вынул из котомки несколько крупных картофелин, сваренных в мундире, два больших, с кулак, помидора, яйца, хлеб, соль и разложил на чистой белой тряпице. В дешевом металлическом портсигаре он держал леден­цы, слипшиеся от теплоты.

Парнишка налил чай в единственную кружку и про­тянул мне:

— Пейте. Кушайте. Это бабка Вера меня снаряжает. От еды я отказался. Прихлебывая терпкий горьковатый напиток, я смотрел, как Славка не спеша, с аппети­том разделывается со своим завтраком. Кожа на его ли­це, шее и руках загорела, нос облупился.

Он был совсем

еще пацан, и в нем, наверное, бродили всяческие мысли и желания, в которых он вряд ли отда­вал, себе отчет. Что я мог ему сказать, как образумить, объяснить цену человеческих поступков, их истинную значимость? Разве он поймет, что в детской своей непо­средственности, пристрастии к обыкновенным мальчи­шеским подвигам, как, например, набеги на чужой сад, можно действительно нанести кому-то урон и обиду, ка­кую нанесли они Ледешко?

Я в его годы был таким же. И с ватагой сорванцов-одногодков отмачивал еще штуки похлеще.

Мне вспомнилась в Калинине пожарная команда. На заднем дворе пожарники развели и любовно ухаживали за грушевым садом. Кто-то из них, наверное, был садово­дом-любителем, потому что груши были отменно хороши на вкус. Может быть, они казались такими, потому что запретный плод сладок.

И что мы, ребята, делали? Как только созревал уро­жай, звонили вечером из телефона-автомата по 01, назы­вая одну из самых отдаленных окраин города, и, подо­ждав, пока ярко-красные машины, дико вопя сиреной, не вылетали одна за другой из гаража, бандой дикарей на­брасывались на увешанные грушами деревья.

Позже, когда я ходил в дружинниках, эту историю рассказал подполковник милиции, тот самый, что сосва­тал меня в училище. Мальчишеская уловка, оказывается, поставила руководство пожарной охраны в неловкое по­ложение. Они решили проанализировать, как и почему на сентябрь падает самое большое количество ложных вызовов. Из Москвы приехал научный сотрудник, состав­лял разные социологические, метеорологические, демо­графические и всякие другие графики…

Секрет раскрылся через несколько лет, когда другая, сменившая нас группа «налетчиков» была снята с де­ревьев пожарниками.

К тому времени научный-сотрудник уже успел на основе своих исследований написать и защитить канди­датскую диссертацию..,

Обо всем этом я, естественно, Славке не рассказал. Уж очень мало поучительного было в этой истории.

Я подождал, пока подпасок поел, завернул остатки еды в тряпицу и положил в сумку.

— Теперь тебе, наверное, поспать не мешает? — спросил я.

— Перемогу. Да и плохо на такой жаре. Голова бу­дет дурная.

По его глазам было видно, что вздремнул бы он с удовольствием.

— Стадо не разбежится?

— Не-е. Выстрел при нем — бояться нечего.

— Так его слушаются? — удивился я.

— Еще бы! Чуть корова отстанет или потянется в сторону, он рога в бок — и все. Первое время думал, хана пришла буренке. Злющий бугай! Бьет куда попало, не смотря. Но пока обходилось. Раз, правда, долго одна корова хромала. Вон та, Ромашка.— Подпасок указал на темно-бурую корову с белой звездой на лбу.— Боялся, сляжет.

Отошла. Зато теперь помнит хорошо, как ее про­учили. Смирная стала. А как-то Выстрела увезли к вете­ринару. Вот тогда я намучился — страсть! Я их кнутом, палкой, а им хоть бы хны! Что им кнут, после рогов и зу­бов Выстрела? Разбежались по степи, ищи-свищи. До­темна искал. Кое-как пригнал домой. Троих нету. Что де­лать? Беда! Взял фонарик и опять в степь, Где искать? Куда податься? Пошукал, полазил, следы как будто ве­дут к старице, к той, где пацаны кувшинки рвут и раков ловят. Пошел по следам… Кругом темнота, ни души. Только лягушки орут вовсю.

— Дрейфил?

— Было маленько. Перепугался я уже потом. Страху натерпелся на всю жизнь. Подхожу к старице, освещаю фонариком — какие-то подозрительные бугры. Не успел я разглядеть, как они на меня бросились. Орут, топочут. Как сообразил, не знаю, кинулся к воде. И с размаху мордой в ил. Фонарик погас. Встал я, вытряхнул воду. Хорошо, загорелся. Не шибко намок. Направил свет на берег. Точно — мои телушки. Набычились, головы к зем­ле пригнули, глазами сверкают. Я их по именам назы­ваю, ласково, нежно, языком цокаю, а они словно сбеси­лись. Бьют передними ногами, чисто лошади. Стою я в воде, от злости и досады плакать хочется, а они как хищ­ники какие-то, не признают меня.

Я улыбнулся. Славка тоже.

— Это теперь смешно. Тогда я их, наверное, час уго­варивал. Ноги окоченели. Думаю, еще какой водяной схватит…

— Неужели веришь в эту чушь? Славка почесал затылок:

— Да не верю. А ночью все-таки боязно. Наслуша­ешься всякого. Говорят, щуки бывают огромные. Людей утягивают.

— Водятся?

— Есть. Но небольшие. Я их не люблю. Костей много. Бабе Вере нравятся.

— А чем кончилось с коровами?

— Утихомирились. Смотрю, хвосты опустили, подо­шли к воде, на меня смотрят. Я потихонечку вышел. Про­тянул руку. Они — мордами в ладонь. Признали. Повел я их в Крученый. Они все вздрагивали, к каждому шоро­ху прислушивались…

Коровы полегли в кустах. Дремали, равномерно пово­дя челюстями и лениво отмахиваясь хвостами от слеп­ней. Трудно было представить этих мирных животных в роли разъяренных хищников…

— И еще какая манера,— продолжал подпасок, вы­ливая в кружку остатки чая и протягивая мне.— Как увидят какую зверушку — хомяка или суслика,— прямо с ума сходят. Хвост трубой— и бегут за ней сломя голо­ву. Зверек нырнет в нору — и был таков. А за лисой несутся по степи всем стадом… Попадешься на пути— растопчут. Зачем она, лиса эта, сдалась им, не знаю…

— Дикий инстинкт, наверное, просыпается,— предпо­ложил я.

— Так ведь они ж травку едят, сено!

— Стадный инстинкт защиты от врага. Когда они еще бизонами или там зубрами были, не знаю…

— Чудно,— покачал головой Славка.— Они вон ка­кие громадные, а тут лиса, суслик…

— Загадка природы.

— Верно. Их не спросишь. Не разгадаешь.

— Ну да. Узнают же, например, о звездах, которые находятся за миллионы и миллионы километров? Позна­ют и это.

— Познают, наверное…