Интимная лирика
Шрифт:
Быть опять живой ее прошу я очень,
но в ответ — высокомерье тишины,
и пустынны эти каменные очи,
эти каменные руки холодны.
Гана, 1961
Когда убили Лорку
Когда убили Лорку, —
а ведь его убили! —
жандарм дразнил молодку,
красуясь на кобыле.
Когда убили Лорку —
а ведь его убили! —
сограждане ни ложку,
ни миску не забыли.
Поубивавшись
Кармен в наряде модном
с живыми обнималась —
ведь спать не ляжешь с мертвым.
Знакомая гадалка
слонялась по халупам.
Ей Лорку было жалко,
но не гадают трупам.
Жизнь оставалась жизнью —
и запивохи рожа,
и свиньи в желтой жиже,
и за корсажем роза.
Остались юность, старость,
и нищие, и лорды.
На свете все осталось —
лишь не осталось Лорки.
И только в пыльной лавке
стояли, словно роты,
не веря смерти Лорки,
игрушки Дон-Кихоты.
Пускай царят невежды
и лживые гадалки,
а ты живи надеждой,
игрушечный гидальго!
Средь сувенирной шваги
они, вздымая горько
смешные крошки-шпаги,
кричали: «Где ты, Лорка?
Тебя ни вяз, ни ива
не скинули со счетов.
Ведь ты бессмертен, ибо
из нас, из донкихотов!»
И пели травы ломко,
и журавли трубили,
что не убили Лорку,
когда его убили.
Мадрид — Москва, 1968
Дон-Кихот
Мы за баром сидим в Барселоне
и пьем
виски,
содой изрядно разбавленное...
Это только,
конечно,
аэродром,
ну а все-таки тоже Испания.
Мы за долгий полет
устали всерьез.
Здесь не то что в Англии —
жарко.
Ну-ка, бармен,
что там стоит —
кальвадос?
Дай-ка мне.
Я читал у Ремарка...
Он,
с улыбкой прослушав фразу мою,
проявляет усердье и живость.
Кальвадос
для познания жизни
я пью —
самогонкой шибает жидкость!
Бармен
Он седенький,
но лукавит,
живой настоящий испанец.
Говорит он мне:
«О, Юнион Совьетика!»,
поднимая большой палец.
Очень тихо он это мне говорит.
Может дорого стоить фраза.
Все же там,
за спиной Барселоны,
Мадрид,
а в Мадриде пока еще Франко.
К сувенирной витрине я подхожу —
нафталином тут сильно пахнет!
Ну-ка,
что продается тут —
погляжу,
а быть может, куплю на память.
Сколько тут золоченых — на счастье — подков!
Тут игрушечные мотороллеры,
кастаньеты,
и черные морды быков,
и, конечно, платки с матадорами.
Вдруг я замер перед витриною...
Вот
на меня застенчиво,
грустно
смотрит старый знакомый мсй —
Дон-Кихот —
деревянненькая игрушка.
Он и шпагу-то хрупкую
держит еле,
и какая-то в нем покорность тупая.
Дон-Кихоты в Испании подешевели.
Доллар штука
туристы их покупают.
Вот я вижу —
лениво жуя бутерброд
и торгуясь с завидным опытом,
долговязый турист из Нью-Йорка
берет
Дон-Кихотов десяток —
оптом.
Он уходит,
окутан в сигарный чад,
и у выхода шумно сморкается...
Сапоги Дон-Кихотов печально торчат
из карманов американца.
1960
В мадридском том отеле, где живу,
проходит, невзирая на жару,
фашизму придавая внешний вес,
съезд лжеборцов за мировой прогресс.
Вот брызгает слюною на меня,
кого-то в аморальности виня,
подлец, который аж побагровел, —
творец порнографических новелл.
Вон тот болтун, в конгрессах умудрен,
как кобру, заклинает микрофон,
но между тем он сам — ручаюсь я —
лукавая опасная змея.
Борьба за мир преступников всех стран
под вечер переходит в ресторан.
Талоны на питание в руках
растят друзей на всех материках.