Интимная лирика

Евтушенко Евгений Александрович

Один борец, вгрызаясь в огурец,

о гуманизме треплется, стервец.

Другой борец за мировой прогресс

под юбку переводчицы полез.

Напротив ресторана есть зато

залатанный брезентик шапито.

Там ералаш, там лошадиный фырк.

Там не такой, как ваш. Там честный цирк.

И вижу, ночью выйдя на балкон:

внизу стоит, работу кончив, слон,

8

Е. Евтушенко

113

и ловят звон трамваев, писк мышей

могучие локаторы ушей.

Не принят вами слон в борцы за мир.

Он на цепи. Он, если б мог, — завыл.

И слон, потрескавшийся от обид,

как совесть человечества, трубит.

1968

Атлантик-бар

Атлантик-бар!

Атлантик-бар!

Мы с самолета —

и на бал!

Хозяин —

русский эмигрант.

Испанка его барменша,

и сам он,

как испанский гранд,

склоняется так бархатно.

На нем игривый галстук-бабочка

и перстенек с печаткой,

но он, седой,

похож на мальчика,

на мальчика печального.

Он к детству нами возвращен,

и, вспоминая детство,

с акцентом спрашивает он:

«А как живет Одесса?»

Берет себе он стопку

и уж совсем не чопорно

подходит робко к столику:

«Позвольте с вами чокнуться!»

А тут совсем не чокаются.

Тут пьют без проволочек.

Надравшись,

с рюмкой чмокается

американский летчик.

Тель-авивский рыжий Фима

немочку откармливает.

8*

IIS

Президент голландской фирмы

рок-н-ролл откалывает.

Рок-н-ролл!

Рок-н-ролл!

Боцман роста башенного

опрокинул в глотку ром,

приглашает барменшу.

А испанка-то,

испанка —

чувствуется нация!—

вся как будто бы из банка

ассигнация!

Чуть плечами хрустит,

будто отдается.

Телом всем она грустит,

телом всем смеется.

А хозяин

тайной болью

и тоскою сломлен.

Так он слушает

любое

маленькое слово.

Предлагает он суфле...

Бар со вкусом сделан.

Все здесь как на корабле — 1

окна,

стены.

И, наверное, когда

окна бара гаснут,

к вам он тянется,

суда,

горько

и напрасно.

Бару не с кем петь и

Бару одиноко.

Бару хочется поплыть

далеко-далеко...

Либерия, Монровия, 1961

Счастье по-андалузски

В корсаж

андалузка

засажена ловко.

Два шара земных

распирают шнуровку,

и нижние юбки

слоеным пирожным

хрустят

при движении неосторожном.

А рядом идет напомаженный парень,

в пиджачную черную пару запаян.

В подъятой руке,

словно кожаный идол,

бурдюк из ягненка,

который отпрыгал,

и гордо торчат с напряжением трудным

два зубчика белых

в кармане нагрудном.

Я знаю,

тихонечко стоя в сторонке,

что зубчики эти пришиты к картонке.

Платок покупать —

это слишком накладно.

Снаружи картонку не видно,

и ладно.

Что счастье?

Два шара земных у девчонки,

два зубчика белых,

пришитых к картонке,

да малость вина в этом бывшем ягненке...

1968

Черные бандерильи

По правилам корриды трусливому

быку вместо обычных розовых в

знак презрения всаживают черные

бандерильи.

Цвет боевого торо —

траур, с рожденья приросший.

Путь боевого торо —

арена, а после весы.

Если ты к смерти от шпаги

приговорен природой,

помни — быку не по чину

хитрая трусость лисы.

Выхода нету, дружище.

Надо погибнуть прилично.

Надо погибнуть отлично

на устрашенье врагам.

Ведь все равно после боя

кто-то поставит привычно

краткую надпись мелом:

«столько-то килограмм».

Туша идет в килограммах.