Интимная лирика

Евтушенко Евгений Александрович

Раг-dessus les fadaises de fete foraine,

Elle s'est elevee toute pдle et fragile,

Comme un petit hibou aux grands yeux tatigues,

Alourdi par le poids de ses ailes brisees.

Elle, maigrichonne, minuscule, maquillee,

En retenant sa toux et д peine vivante.,

Etait plantee en plein milieu de notre epoque,

Et toute chancelante sur ses jambes maigres.

En eile se melaient le tocsin, le canon et l'orage,

L'incantation, la plainte et le murmure des fantцm«

Avant quelle ne chante nous avions pour eile

La pitie des geants pour les Lilliputiennes :

Mais dans sa voix passaient tous les chagrins, toute

foi,

Les etoiles du ciel, les cloches des eglises...

Et

с etait eile qui, pareille д Gulliver,

Nous prenait, en jouant, dans ses mains pitoyables.

L'essentiel, pourtant, du genie de la Piaf,

C'est que, malgre la mort, qui etait dejд lд,

Sa voix portait en eile des chanteurs futurs,

Qui netaient pour linstant que des boules de lдrme

Ainsi, la Mцme Piaf, comme un orage, s'en allait,

Prophetesse livree au delire sacre.

Et le petit hibou chantait comme l'eьt fait une chimei

Tombee du haut de Notre-Dame sur la scene.

Elle nous regardait comme eile eьt fait la Seine

A l'instant meme ou eile s'y serait jetee,

Et, moi, je desirais me jeter sur la scene

Afin de l'empecher de tomber dans l'abime.

Sur un geste precis de sa petite main ridee,

Lorchestre se mit д jouer... Au bord du gouffre

Elle posa le pied... Et puis, se redressant,

S'adossa, en tremblant, д un mur de musique.

Alors chanta, comme un oiseau qui prend son vol,

Ou deux yeux qui jaillissent hors de leurs orbites,

Ce corps maltraite par les mains des chirurgiens,

Qui se mit д rдler et se tordre en nous-memes.

Son envol etait fait de sanglots et de rires,

Du murmure des herbes du bois de Boulogne,

Du fracas des charrettes д Saint-Germain-des-Pres

Et du cri des sirenes... С etait Piaf qui chantait!

7 E. Евтушенко

97

О цветовые гаммы Ганы

и переливы этих гамм!

О эти уличные гамы,

и звоны ведер, и тамтам,

и гуд машин, и крик лотошниц,

и лики царственных

старух,

и эти белые ладошки

неповторимо-черных рук!

Пусть я голубоглазый, русый,

рожден на станции Зима,

я русский, но не только русский

и моя матерь — вся земля.

И как за таинством, за танцем

следя у ганского села,

я прирожденным африканцем

сегодня чувствую себя.

Я африканец. Я лиловый.

Я цвета ночи и зари.

Я апельсинный и лимонный.

Я черный, светлый изнутри.

Я жил, не думая про деньги,

среди зверей и птиц я рос

и жизнь веками пил по-детски,

как запрокинутый кокос.

И дым костров беспечно вился

в дурманных зарослях лесных...

Но в руки мне воткнули виски.

Потом сковали цепью их.

Как звезды Африки горели

прощально с болью и тоской,

когда везли меня галеры

пустыней синею морской!

Я кровью собственною мылся.

О стран и рынков карусель!

И Дувр мне грубо щупал мышцы,

и в зубы мне смотрел Марсель.

Меня плантаторы хлестали,

чтоб уничтожить дух и мысль,

и били тонкими хлыстами

меня хорошенькие мисс.

Все кровь моя — какао, кофе,

дворцы, мосты, ряды стропил.

Руду алмазную я в копях

в убогом рубище рубил.

Я помню это, помню это!

Всю мою память боль прожгла.

Но шлема пробкового эра

теперь для Африки прошла!

От крови Африки распухших —

коленом я прошу домой.

Знамена молодых республик

как будто крылья за спиной!

Еще маячат всюду янки

и манго лондонцы едят,

но депутаты-ганаянки

уже в парламенте сидят.

Я строю дельно и толково,

веду бульдозеры с зари,

читаю Шоу и Толстого,

Эйнштейна, Бора и Кюри.

Взрывая, сея и корчуя,

я набираю высоту.

Всех, кто не верит, проучу я!

Всех, кто мешает, я смету,

100

чтобы жила ты, слез не зная,

не унижаясь, не моля,

о моя Африка родная,