Инвестор. Железо войны
Шрифт:
Минут за пятнадцать высокие договаривающиеся стороны утвердили формат встречи, на слегка нагретый зимним солнцем асфальтовый пятачок перед входом вынесли несколько стульев. Напротив нас с Панчо уселись оратор, Рикардо и Хавьер.
И начался цирк.
Оратор, приятный человек лет тридцати пяти, риторикой владел, в отличие от большинства рабочих. Еще его выделяла одежда — не зеленый комбинезон и куртка, а черное пальто поверх неплохого костюма-тройки с галстуком. За него были улыбка, живые глаза и крупные пролетарские руки, против — синеватая небритость. Причем я уверен, что с утра он
Поздоровкались, небритый представился — Хосе, и начал задвигать, как нужно устроить вместо завода коммуну. По мне хоть горшком назови, только в печь не сажай. Основная беда «революции», как и многих прожектов, заключалась в сочетании богатого набора благих пожеланий с нелепыми методами их воплощения. А то и полным отсутствием методов.
Предполагалось, что чрезвычайно сознательные трудящиеся не нуждаются в какой-либо организации, что либертарный коммунизм организуется сам собой, стоит его только провозгласить и убрать осточертевших полицейских, военных и жандармов. Немедля процветут коммуны и начнется благостный товарообмен без денег.
Хотя тут авторы прожекта все-таки подстелили соломки и предполагали заменить деньги некими vale de trabajo, то есть трудовыми ваучерами. Всей разницы с купонами, которыми платили шахтерам в Каталонии — здесь их выдавала не горнодобывающая компания, а революционный комитет. И почему-то считалось, что ваучеры не станут циркулировать, что люди не будут передавать их друг другу. С грехом пополам можно было согласиться, что ваучеры, на которые нельзя купить средства производства, не станут капиталом, но тогда непонятно, как Хосе и компания собирались развивать производство?
Как проклятый буржуин и злодей-эксплуататор я с ходу выдал несколько способов зафакапить систему, и это со мной еще Оси не было, он бы таких вариантов накидал десяток. Причем таких, для которых злая воля не нужна в принципе, достаточно безалаберности, которой у испанцев хватает.
Хосе краснел, решительно тер щетину и придумывал способы борьбы с факапами прямо на ходу, на глазах изумленной публики в моем лице. То есть никакой системы, кроме самой идеи, у него не было. Когда проект дошел до создания вооруженных групп «сознательных трудящихся», которые принудят всех к исполнению предписаний ревкома и приему ваучеров, я остановил Хосе жестом ладони:
— Не говоря о том, что вы только что предложили создать полицию, да-да, не спорьте, самую настоящую «классово правильную» полицию, при вашей системе резко упадет достаток.
Он хотел что-то возразить, но я продолжил:
— Не потому, что ваша система плоха, а потому, что она новая. Новое каждый раз требует притирки, наладки, мелких и крупных изменений, на что уходят силы и ресурсы. Вашу систему никто никогда не применял на долгий срок, у вас нет опыта ее внедрения, у вас нет специалистов, знающих, как ее внедрять, поэтому меньше чем за полгода вы не справитесь.
Стоявшие плотной стеной вокруг рабочие зашумели.
— Рикардо, Хавьер, сколько сейчас зарплата на фабрике?
— Средняя около двадцати песет, — тут же ответил
— Сколько говядины вы можете купить на двадцать песет?
— Килограмма… — пошевелил губами Хавьер, — четыре… да, четыре.
— Ну вот, а теперь представьте, что на полгода вдвое меньше. И это если вы заставите лавочников принимать ваучеры.
— Мы будем обменивать напрямую у крестьян! — пресек брожения Хосе.
— А крестьянам ваши ваучеры зачем? Трактора покупать?
В задних рядах послышались смешки.
— Коммуны на селе… — начал Хосе.
Но я перебил:
— Кто даст им землю? Все закончится, как закончилось в Эстремадуре, Валенсии и Андалусии. Войска, разгон коммун, возвращение хозяев.
Хосе сжал кулаки и, похоже, был готов арестовать меня или сделать какую еще глупость, но с тихим шелестом шин в сторонке от нашего сборища остановился автомобиль, из которого вышел Махно.
Я все время поражался, насколько он далек от своего киношного образа — обычный работяга из пригородов Парижа, в костюме, пальто и шляпе. А что шрамы на лице — так после Мировой войны у многих так.
Я помахал ему рукой и пригласил в наш круг.
— Нестор Иванович, расскажите товарищам, как вы обходились без денег, какие проблемы были!
Хосе вытаращил глаза и почти раскрыл рот.
— Говорите на испанском! — решительно потребовал Рикардо. — Мы не понимаем вашего языка!
— Это же товарищ Махно! — перехваченным горлом просипел Хосе. — Он не знает испанского…
— Махно???
— Бонжур, камерад Бонавентура! — Нестор протянул Хосе ладонь.
За следующие пять минут руку Махно чуть не оторвали — каждый посчитал своим долгом тряхнуть ее и высказать свое восхищение. Про Махно тут знали, и при встрече с легендарным анархистом горячие испанцы не смогли сдержать восторгов. А Хосе, то есть Буэнавентура, оказался давним знакомым Махно — несколько лет назад они встречались в Париже.
Пока стороны братались, испортилась погода — холодный ветер нагнал туч, солнце ушло, закапал дождь. Превращения его в снег я ждать не стал и предложил перенести общение в столовую. Под это дело люди Панчо и примкнувшие к ним активисты отсекли лишних и дальше мы говорили в тесном кругу, человек на десять, не больше.
— Понимаете, Хосе, когда вы создаете ревкомы в деревне или на шахтах, там возможно улучшение, а здесь вы только сделаете хуже и оттолкнете людей.
— Мы опираемся на сознательных рабочих!
— Вы же материалист? Значит, вы понимаете, что даже самым сознательным рабочим нужно что-то есть, причем каждый день. И чем меньше человек ест, тем меньше его сознательность.
— Можно немного потерпеть ради светлого будущего.
Понемножку в разговоре прорезался конструктив, чему немало помог Махно. Ему переводили на французский Хосе, а на русский или я, или Панчо (ну, сколько мог), так что Нестор слушал очень внимательно.
А потом начал говорить.
И с каждой фразой обычный горожанин растворялся и проступал революционный лидер-легенда. Он рубил воздух рукой, вскидывал ладонь, жестикулировал, и не знавшие ни слова по-русски испанцы завороженно его слушали и, кажется, понимали без запаздывающего перевода.