Инженер Петра Великого 2

Гросов Виктор

Царь отошел от окна. Пора было делами заниматься. Бумаги ждали, донесения, указы…

Глава 1

Ба-бах! Тяжеленная, железом обитая дверь захлопнулась с таким диким грохотом, что по стенам эхом гулкнуло и заглохло. Только в ушах звенит да тишина давит. А потом — вжик! — с той стороны засов по скобам проскрежетал, аж в мозгу отдалось. Всё. Приехали.

Точка.

Был я Петром Алексеичем Смирновым, фельдфебелем, без пяти минут дворянином, которого сам Царь привечал, да и Брюс, его правая рука, жаловал. А стал — арестант, номер такой-то, в каменном мешке Преображенского приказа. Имя стерли, повесили ярлык «государственный изменник». В голове просто не укладывалось, как такое могло случиться!

Меня буквально впихнули в камеру. Теснотища — гроб! Стены — камень голый, мокрый, какая-то слизь по ним течет. С низкого потолка сводчатого — кап-кап-кап. Под ногами — солома гнилая, воняет прелью, мочой, аж дышать нечем. Воздух спёртый, тяжелый. Свет — только из малюсенького окошка под самым потолком, за решеткой толстенной. И то не свет, а так, серая муть питерского дня пробивается.

Я так и плюхнулся на эту гниль, спиной к холодной стене привалился. В башке туман, мысли вразброд. Как? Ну как так вышло-то? Только что — триумф, Царь хвалит, планы по заводу громадьё, чувствовал же — вот оно, я на своем месте, я ж нужен! И на тебе — камера, измена, светит дыба да плаха.

Кто? Вот главный вопрос. Кто ж меня так сурово подставил? Лыков этот, снабженец скользкий? Да, видел я его довольную харю, когда меня вели. Но он же — пешка, шавка. Сам бы не решился, кишка тонка. Значит, за ним кто-то покруче стоит. Кто-то из тех, кому я на хвост наступил своими станками, «композитом», кому все воровские схемы поломал. Кто-то, кто задницу греет в Питере, кому мой быстрый взлет поперек горла, и что Брюс с Царем меня привечают. Кто-то, кому мои разработки — как кость в горле, потому что из-за них его людишки не у дел остаются или его гешефт на армейском барахле летит к чертям. А может, и правда шведы? Англичане? Кому секреты мои понадобились? Но как же они это провернули? Через кого?

Тут и вспомнил про тетрадку свою с фронтовыми записями. Точно сперли! И использовали, чтобы подделку состряпать! Мои же мысли о том, где у нас слабости, что в оружии не так, как лучше сделать — все переврали, шифровки какой-то добавили, агента шведского приплели — вот тебе и измена готова! А я, дурак, думал — сам посеял где-то, да на Потапа грешил. Расслабился, нюх потерял на вершине успеха, решил, что под царским крылом мне все нипочем. Вот и допрыгался.

Преображенский приказ… Отсюда живым-то не всякий выходил, а уж прежним — никто. Пытки тут — будь здоров. Мастера своего дела — язык любому развяжут. Что я им скажу? Что честно служил Царю? Ха! Тому, кто это затеял, на мою честность плевать с высокой колокольни. Им нужно одно — чтоб я признался. И они своего добьются, так или сяк.

Что толку тут от моих мозгов, от знаний моих инженерных? Всё псу под хвост. Против их лома (пыток то есть) и подлых интриг мои расчеты — пустое место. Тут не логика рулит, а сила да связи. А у меня ни того, ни другого. Только Брюс за спиной маячит да Царь разок похвалил. Вспомнят ли? Или спишут в

утиль, как бракованный товар?

От таких мыслей совсем хреново стало. Но тут злость начала закипать. Злость на этих гадов, на их подлость, трусость, на то, как легко они человека в грязь втопчут, дело важное для страны порушат ради своей зависти или кармана.

Нет! Фиг им! Так просто не сдамся!

Надо башку включать, выход искать. А вдруг Орлов узнает? Вдруг Брюсу шепнет? Надежды — кот наплакал, но все же… Заставил себя подняться с этой вони. Прошелся по камере — три шага туда, три обратно. Надо собраться. Скоро допрос. Надо хоть как-то быть готовым.

Ждать долго не пришлось. Видать, тот, кто всё это заварил, торопился дело состряпать, пока мои заступники не встряли. Опять засов заскрежетал. Вошли двое. Один — конвоир, такой же деревянный, как те, что меня брали. Другой — в штатском, с таким взглядом — буравчиком, неприятный тип. Видать, писарь какой или мелкая сошка из Канцелярии.

— На допрос! Живо! — буркнул этот в штатском, даже не глядя.

Потащили меня по темным коридорам. Стены глухие, только иногда из-за обитых железом дверей то стон донесется, то удары глухие — видать, рядом с кем-то еще «беседовали».

Завели в каморку без окон, потолок сводом. Посредине — стол дубовый, тяжеленный, стул. На столе чернильница, бумаги, перья гусиные. В углу жаровня тлеет, жаром пышет и воняет. И железяки какие-то валяются… инструменты, что ли? Пыточные? Старался туда не смотреть.

За столом сидел мужик. Не старый, лет сорока, глаза какие-то блеклые, как выцветшие. Одет строго, в темный камзол без побрякушек. Как меня ввели, он медленно голову поднял, оглядел с ног до головы. Ни злости, ни интереса — смотрит, как мясник на тушу.

— Фамилия, имя, звание, — говорит почти безразлично. Голос такой же бесцветный.

— Артиллерийского ведомства фельдфебель Петр Алексеевич Смирнов, — отвечаю.

— Хм… Фельдфебель… Дворянин, сталбыть? — в голосе чуть насмешка проскользнула. — А прежде кем был?

— Подмастерьем на Тульском оружейном заводе, ваше высокоблагородие, — говорю.

— Подмастерье. Петрушка, значит? — криво усмехнулся. — И как же ты, Петрушка, из подмастерьев в фельдфебели да дворяне выбился за год с небольшим? Уж не секреты ли какие заморские знаешь? Аль шведу служишь тайно, за то и награды получаешь?

Вот оно, поперло. Сразу в лоб.

— Никак нет, ваше высокоблагородие! — аж фыркнул я. — Служу честно Государю и Отечеству! А чины и награды получил за работу свою, за пушки новые да станки хитроумные, что армии и флоту на пользу пошли! Сам Его Величество труд мой одобрил, и граф Брюс тому свидетель!

— Граф Брюс… Государь… Высоко летаешь, Петрушка, — следователь пальцем по бумагам стукнул. — А вот здесь иное писано. Писано, что ты, Смирнов, в доверие втершись, секреты артиллерийские да механические вызнавал. И сведения те передавал агенту шведскому, Ягану Петерсу некоему, купцу нарвскому. А за то деньги немалые брал, серебром и золотом. Вот и монеты заморские имеются, при обыске у тебя нашли. Что на это скажешь?

Монеты? Те самые, что Клюев с Воробьевым подкинуть хотели? Опять их в дело пустили! И купец этот, Петерс… Вот и он выплыл! Гады! Все просчитали!