Инженер Петра Великого
Шрифт:
Но эйфория быстро прошла. Начались трудовые будни. А будни требовали не только любопытства, но и усердия, терпения, а главное — совершенно непривычной для них точности и дисциплины. И вот тут-то полезло наружу всё старое — лень, нежелание напрягать мозги там, где можно было схалтурить.
Федька, самый шустрый и сообразительный, первым начал филонить. Ему быстро надоедало сидеть над моими эскизами, перерисовывая их на доски для мастеров. Начинал торопиться, линии кривые, размеры не сходятся. Я его поймал раз, другой, пытался объяснить:
— Федька, пойми ты, чертеж — это как приказ для мастера. Если ты тут на сантиметр ошибешься,
— Понял, мастер Петр, понял! — кивал он бойко, а через полчаса я снова ловил его на той же лаже.
Пришлось включать «кнут». За каждую ошибку в чертеже — переделывать три раза. За попытку скрыть косяк — оставаться после работы (которой у нас толком и не было, пахали пока светло) и драить инструмент или убирать стружку. Пару раз пришлось и рявкнуть, пригрозив отправить обратно воду таскать. Подействовало. Федька надулся, но стал работать аккуратнее, хотя энтузиазма поубавилось.
Тихий и старательный Ванюха с ленью проблем не имел. Но вот с пониманием… Объяснить ему, как работает даже самый простой рычаг или винт, было просто пыткой. Он слушал внимательно, кивал усердно, но через пару минут все забывал. Он не мог связать мои слова с тем, как эта железяка или деревяшка будет двигаться и что делать. Приходилось показывать на пальцах, рисовать на полу, строить модели из щепок. Иногда он вдруг «въезжал», и лицо его озарялось счастливой улыбкой — понял! В такие моменты я старался его похвалить, подбодрить («Вот видишь, Ваня, голова-то у тебя светлая, зря боишься!»), дать ему задание попроще, чтоб закрепить успех. Но чаще он так и оставался в прострации, и приходилось просто говорить: «Делай вот так, потому что я сказал». Это было неправильно с точки зрения педагогики, но другого выхода иногда просто не было.
Гришка же, который пришел из кузни, был полной противоположностью Ванюхе. Смекалки ему было не занимать, но вот привычка к грубой кузнечной работе въелась в него намертво. Заставить его работать напильником аккуратно, снимая металл по чуть-чуть, было почти нереально. Он норовил содрать всё одним махом, оставляя глубокие царапины. Когда я дал ему задание выковать несколько одинаковых скоб по шаблону, он сделал их все разными — где толще, где тоньше, где кривее.
— Гришка, я же тебе шаблон дал! Прикладывай, проверяй! — ругался я.
— Дык, мастер Петр, она ж железная! Чего ей будет? Держится — и ладно! На глаз вроде похоже… — оправдывался он.
Вот это «на глаз» и «держится — и ладно» было моим главным врагом. Приходилось объяснять снова и снова, что в машине, где детали должны точно подходить друг к другу, «на глаз» не прокатит. Что малейший перекос или зазор может привести к поломке. Пришлось и ему придумывать наказания — не за злость, а за раздолбайство. Запорол заготовку — иди к кузнецу, помогай ему уголь таскать или молотом махать сверх нормы. Не попал в размер — сиди и пили вручную до посинения.
«Пряником» для них всех была моя похвала (когда было за что), лишний кусок хлеба или даже ложка каши из моего скудного пайка (когда удавалось что-то раздобыть сверх положенного), а главное — ощущение, что они делают что-то важное. Я рассказывал им (конечно, без лишних деталей) о том, зачем нужны наши станки, как они помогут делать пушки лучше, как это важно для Царя и для победы над шведом. Старался разбудить в них не только страх перед наказанием, но и гордость за свою работу.
Получалось
Время шло, и моя маленькая «школа» начала давать первые всходы. Несмотря на все трудности, лень и тугодумие, мои пацаны — Федька, Ванюха и Гришка — потихоньку втягивались, осваивали новые для них фишки и, самое главное, начинали думать по-другому. Метод кнута и пряника, мои терпеливые объяснения на пальцах, а главное — то, что они своими глазами видели, как работают новые механизмы (токарный станок уже вовсю шуршал, обтачивая цапфы, а сверлильный потихоньку собирался в углу) — всё это делало свое дело.
Эти трое стали моей опорой. Они уже были настоящими помощниками, на которых можно было положиться. Понимали меня с полуслова, перенимали мои методы, мою требовательность к качеству. Глядя на них, и другие работяги на заводе начинали потихоньку менять свое отношение. Если уж эти вчерашние пацаны смогли освоить «петровские хитрости», значит, не так уж они и страшны?
Более того, к моей «команде» стали присматриваться и другие молодые подмастерья. Некоторые подходили, просили показать, объяснить. Я никому не отказывал. Если видел в парне реальный интерес и желание учиться, брал его «на карандаш», давал какое-нибудь простое задание, присматривался. Так у меня появилось еще несколько «кандидатов» в ученики.
Конечно, до создания полноценной команды спецов было еще как до Луны. Мои ребята только начинали. Им еще учиться и учиться. Но главное — лед тронулся. Появились люди, готовые работать по-новому, люди, которые видели смысл в точности, в расчете, в новых технологиях. Это были мои первые последователи.
Я сейчас не просто строю станки и улучшаю замки, я меняю мозги людям. А это, пожалуй, было поважнее любого железа. С такими помощниками можно было браться и за более сложные задачи. И недостроенный сверлильный станок уже не казался такой уж несбыточной мечтой.
Глава 13
Жизнь на Охтинском заводе, казалось, вошла в свою колею. Ну, как колею — неспешную, тяжелую, но предсказуемую. Моя каморка превратилась в настоящую мастерскую, где под моим началом пахали уже не только старый Аникей да алкаш Прохор (которого я всё чаще посылал на подсобные работы), но и мои три ученика — Федька, Ванюха, Гришка, — да пара толковых слесарей, которых мне дали после скандала с Клюевым. Работа над сверлильным станком шла медленно. Станина уже стояла, собирали переднюю бабку, кузнец ковал длиннющее сверло по моим эскизам. Параллельно мы допиливали улучшенный фузейный замок — пробная партия показала себя неплохо, осечек стало реально меньше, и поручик Орлов уже подумывал, как бы про это в Питер доложить.