Ipso jure. /лат. «В силу закона.»
Шрифт:
Олекса, быстро окинув взглядом окружающее пространство, шла за ней неслышной и невидимой тенью — Рогозина чувствовал на себе ее «звериный» взгляд. Узнав в регистратуре о палате, где лежал ее бывший — Александров, женщина прошла на третий этаж к нужной палате.
Знакомые до дрожи больничные запахи — хлорки, лекарств, чистого больничного белья, наполнили ее обоняние. Она чуть поморщилась. Безрадостно серые стены и белые потолки; все везде аскетично и строго; по-деловому вежливый до дрожи и мурашек персонал и медсестры…
На проходной
Казалось, Александров просто спал. Его голова лежала на подушке, глаза были плотно сомкнуты. Сам он был закутан в больничное одеяло. Но пара капельниц и аппарат, считывающий пульс и характерно его отмеряющий, наводил только лишь на одну мысль — тот болен, и болен серьезно…
— Дим… — Рогозина села рядом, на стул. — Дима, — позвала она негромко мужчину.
Веки чуть дрогнули, а потом открылись. Казалось, мужчина с трудом понимал, где находится. Он повернул голову и встретился глазами с ней. В глазах женщины застыла легкая боль и печаль.
— Здравствуй, Галь, — голос у него был так тих, и слаб, что Рогозина невольно пододвинула стул к нему ближе, чтобы услышать его голос.
— Что же ты так заболел-то, — тихо проговорила она, чуть касаясь его руки. — Почему не сообщил раньше? Я могла бы…
— Нет, Галь. Мне уже нельзя помочь. У меня произошел второй инфаркт… Он дал осложнение… Врачи дают лишь пару дней-неделю жизни… От силы… — просипел тот.
Казалось, мужчине трудно даже говорить — он выдавливал из себя слова. Рогозина еще больше помрачнела. Но говорить или возражать ему не стала. В глубине ее серо-стальных глаз замерцали слезы.
— Я хочу, чтобы ты кое-что сделала… Что я теперь уже не могу…
— Да-да, конечно, — поспешила проговорить она. — Что ты хочешь?
— В ящике моего стола — портфель… Там, в отделении, есть запечатанный пакет. Я хочу… чтобы ты это передала Полумне… моей бедной девочке, которая теперь останется одна. Мы не сможем с ней ни проститься, ни свидеться больше… Жаль… — прохрипел он, отворачиваясь.
Женщина поступила как следовало. Запечатанный, подписанный, плотный пакет действительно нашелся в одном из отделений.
— Сохрани его до ее приезда… Уверен… Она все поймет…
— Но…
— Дай слово, что сохранишь… — прошептал мужчина.
— Даю, — твердо сказала Рогозина, пряча его в своей сумочке. — Он будет у меня в сейфе…
— Мое завещание уже у нотариуса… Мне… трудно… дышать… Ахххх…
На миг Рогозина увидела в его глазах промелькнувшую муку. Он судорожно стиснул простынь, а потом его рука расслабилась. Дыхание с присвистом начало вылетать из его
— Передай… Полумне… чтобы она не винила саму себя… я всегда знал, что моя жизнь будет не такой долгой, как у нее… Пусть… найдет в себе силы жить… Ее ждет в будущем только счастье… Я… это… знаю… Мне… мне…
Тут неожиданно знакомо противно запищала техника, говоря о том, что сердечный ритм сбился. В палату моментально ворвались врачи, и заставили Рогозину покинуть палату. Она увидела, как тело мужчины извивается в судороге.
Она осталась стоять у дверей, судорожно сжимая ручку своей сумочки и ожидая конца. Усталость и боль, да еще такое внезапное и мрачное известие выбило у нее почву из-под ног. Она даже не знала, как поступить, и что делать…
Через полчаса ее позвали снова.
Мужчина лежал на кушетке какой-то странно успокоенный, удовлетворенный. На мертвенно-белых щеках появятся нездоровый румянец. Его глаза сверкали каким-то неестественным блеском, характерным лишь для тех, кто принял какое-то лекарство.
— Передай… Луне… что я всегда буду ее любить… — выдохнул он и закрыл глаза.
— Обещаю, — с трудом сглотнула женщина и вышла из палаты, с трудом сдерживая слезы. Дальше находиться там у нее не было никаких сил…
Рогозиной не спалось всю ночь. Как наяву она слышала хриплые ноты голоса умирающего мужчины, и они не давали ей сомкнуть глаза хоть на минуту. Тяжелые и тревожные мысли гуляли в голове, а в груди будто бы была какая-то странная, свинцовая тяжесть вместо сердца.
Под утро она все же забылась тревожным сном.
Совещание по очередному делу прошло будто бы она была во сне; сотрудники явно заметили «убитое» состояние своей начальницы, но не пытались спросить о его причинах. Один лишь Круглов остался на свое месте после объявления очередного фронта работ.
— Галя?
Но Галина Николаевна не успела ничего предпринять: раздался звук ее мобильного. Шестым чувством она уже понимала, кто и откуда ей звонит, принимая вызов молча.
Послушав медицинские термины и пару ненужных, лишних сейчас фраз, она лишь задала один-единственный вопрос:
— Когда?
На другом конце трубки слегка удивились, но сказали. Рогозина тут же сбросила вызов и уставилась пустым взором на стеклянные стены своего кабинета. Положила телефон поверх бумаг. Заместитель ждал.
— Сегодня ночью скончался Александров Дмитрий Юрьевич, крестный Полумны. Я ездила к нему вчера… чтобы попрощаться. Причина смерти — осложнение после второго инфаркта… — глухим голосом проговорила она.
— О, господи…
— Коль, — попросила она, не слыша его, — оставь меня, пожалуйста, сейчас одну. Пожалуйста.
Майор кивнул, и покинул кабинет, бесшумно притворив за собою дверь. Рогозина, откинувшись в своем кресле, молча смотрела в неярко освещенный лампочками потолок, а с ресниц сами собой у нее заструились дорожки мокрых слез...