Искра божья
Шрифт:
— Смотри сердцем, слепец! — грозно прикрикнула она.
— Что за глупую чушь ты несёшь? — Арсино грубо толкнул шлюху в тощую грудь.
— Тогда поработай языком, — громкий визгливый смех Каллипиги раскатился во мраке театральных арок. — Женщинами можно не только обладать, убийца. С некоторыми не грех бывает перекинуться словцом-другим.
Глава 24. Сжечь ведьму!
Натруженные копыта мышастого ослика топали по пыльной мостовой знойного Конта. Животное тащило скрипучий возок, накрытый плотной рогожей, под которой, побрякивая на камнях, лежали кирки и заступы. Отец Бернар, вздыхая и сетуя, вёл осла под уздцы, петляя между встречными
Несмотря на удушающую жару, на улицах сегодня было полно народа. Шумная людская река стекалась куда-то к центру, вбирая всё новых и новых контийцев в свой бурлящий поток.
— Куда они все тащатся? — спросил Джулиано, подходя к стремени Лукки.
— Сегодня на Пьяццо Навона будут жечь ведьм и чародеев. Чернь ни за что не упустит такого представления, — викарий улыбнулся одними губами.
— Прямо-таки настоящих ведьм? — удивился Джулиано. — Тех, что танцуют под луной соблазнительно нагими, пьют кровь младенцев и поклоняются Дьяболле?
— Ну ты загнул, Ультимо, — Лукка расхохотался, — ни разу я не видел соблазнительной ведьмы. В основном это неверные жены отравительницы или жалкие старухи-знахарки, вся вина которых в том, что они помогли распутным сеньоритам избавляться от бремени. Преступницы осуждены перед богом и людьми и будут сурово наказаны.
— Их прикуют к столбам цепями, чтобы не улетели? — продолжал допытываться юноша.
Лукка насмешливо посмотрел на брата:
— Ведьмы не летают — это противно законам природы.
— Хм, а это точно ведьмы?
Старший де Грассо придержал коня, пропуская громоздкую чёрную карету, и задумчиво изрёк:
— Псам господним виднее, где скрывается враг рода человеческого. Я преклоняюсь перед их мудростью и проницательностью, — сказал Лукка со странным выражением на лице.
— Но если бы ведьмы по-настоящему умели колдовать, разве они дались бы так запросто в руки инквизиторов?
— Лучше помолчи, Ультимо, такие вопросы тебя самого доведут до костра.
Человеческое море густело с каждым шагом. Вскоре телега отца Бернара намертво увязла в образовавшемся людском скопище.
— Дальше мне не пройти, ваше преосвященство, — закричал монах, стараясь перекрыть гомон толпы.
Лошадь викария тоже встала, не находя дороги.
— Давайте в объезд, — предложил Лукка, с трудом разворачивая кобылу.
— Можно я гляну, что там за ведьмы? — спросил Джулиано, уже протискиваясь через копошащуюся человеческую массу. — Я быстро.
Вначале Лукка нахмурился, но потом махнул рукой:
— Хорошо, встретимся у стены Самоубийц.
Джулиано с трудом продирался через плотную толпу, густевшую к центру Пьяццо Навона. Люди давили и напирали со всех сторон, теснимые любопытством и стражниками в золотисто-красных куртках, взявшими в кольцо помост со святым капитулом, высокие поленницы дров и клетки с осуждёнными. Раздражённые жарой и давкой солдаты ругались, то и дело пуская в ход пятки протазанов, чтобы охладить пыл самых любопытных зевак. Псы господни в запылённых чёрно-белых рясах цепко караулили своих обречённых жертв, прогуливаясь по двое внутри расчищенной от народа площадки и шепча молитвы. Измождённая женщина в окровавленном изодранном платье рыдала на эшафоте, стоя на коленях и размазывая по одутловатому лицу густые сопли. Рядом с осуждённой застыл маленький священник, сжимавший в руках старый молитвенник и потемневшее от времени серебряное распятье.
Папский нунций, сверкающий на солнце золотом расшитой крестами столы[88]
— Сеньора Велия Греда, дочь писаря Лучиано Греда, уличённая в смерти невинных младенцев, порочащих связях, ереси и колдовстве, признаёшь ли ты свою вину?
Голова приговорённой затряслась, как в припадке, из её перекошенного рта вылетело невнятное мычание.
— Святой капитул заслушал свидетелей, опросил потерпевших и вынес справедливый вердикт, — нунций торжественно встряхнул тяжёлым свитком, — ведьма признаётся виновной по всем пунктам предъявленного ей обвинения и будет сожжена живая на костре такого-то дня, сего года в тринадцать часов пополудни.
Женщина издала жуткий вопль и без сил рухнула на смолистые доски помоста. Маленький священник, склонился над обречённой и пощипал её за бескровные щеки, приводя в чувство.
— Сеньора Велия Греда, желаешь ли ты исповедоваться перед смертью? — продолжил нунций.
Ведьма несколько раз беззвучно тряхнула грязными слипшимися волосами. Маленький священник приблизил к ней своё лицо и зашептал негромкую молитву:
— Confiteor deo omnipotеnti, beаtae Mariae semper Virgini, beаto Michaеli Archаngelo, beаto Joanni Baptistae, sanctis Apоstolis Petro et Paulo, оmnibus Sanctis, et vobis, et tibi, pater, quia peccаvi nimis cogitatiоne, verbo et оpere: mea culpa, mea culpa, mea mаxima culpa.[89]
— Моя вина, моя вина, моя вина, — тихо повторяла за ним обречённая…
Тем временем на помост выволокли упирающегося мужчину. Его тёмные жгучие глаза, обведённые покрасневшими веками, метали яростные молнии в толпу. Густые чёрные волосы, льнущие к голове, местами встопорщились ежиными иглами. На бледных острых скулах горел лихорадочный румянец. Худое жилистое тело мужчины закрывала чистая ношеная рубаха и свободные шаровары. Трое стражников силой поставили его на колени и приготовились удерживать в таком положении.
— Бруно Ноланец, беглый монах из ордена Псов господних, прозываемый также Мнемоно[90], — откашлявшись, продолжил нунций, — ты обвиняешься в поругании догматов святой троицы и церкви божьей, отречении от церковных таинств, клевете на сына божьего, возвеличивании отверженных богов и идолопоклонстве, в занятиях магией, чернокнижием и возведении человека до уровня бога. Признаёшь ли ты свою вину, приговорённый?
— Нет! — выкрикнул Бруно сиплым голосом, пытаясь вырваться из крепких рук в грубых кожаных перчатках. — Не признаю и не сожалею о содеянном, ибо истина сильнее огня и сильнее вашей лжи. Время нас рассудит. Я принимаю смерть, как мученик, добровольно, зная, что с последним вздохом моя душа соединится с бескрайней вселенной и будет вечно…
Ему не дали договорить. Кто-то из стражников ткнул оратора тупым концом протазана во впалый живот, и мужчина, согнувшись пополам, захлебнулся хрипом.
— За свои преступления перед богом сеньор Бруно приговаривается к сожжению живым на костре вместе с еретическими книгами и рукописями, — объявил папский нунций, утирая потную тонзуру белым платочком.
Мужчина зло посмотрел на священника и сплюнул желчью на помост:
— Рукописи неопалимы!
Последней из клетки извлекли древнюю хромую каргу с бельмом на правом глазу. Старуха щерила на людей беззубый рот. Её крючковатый нос украшали огромные волосатые бородавки. Сморщенный лысый череп со скудными остатками седых волос блестел на солнце. Один из монахов нёс следом за ней тесную клетку с грязным чёрным котом. Шерсть на нём безобразно свалялась, а кожу, кое-где мелькавшую сизыми проплешинами, покрывали струпья и коросты. Животное отчаянно шипело и мяукало.