Искра божья
Шрифт:
— Можешь идти, любезнейший, — Лукка нетерпеливо махнул тюремщику.
— Ваше право, но сиделец этот неспокойный, будьте осторожнее, ваше преосвященство. Я тут на всякий случай рядышком побуду, если что — зовите.
Лукка кивнул и опустился на один из мраморных кубов, жестом приглашая узника последовать его примеру. Мужчина гордо мотнул головой.
— Как хотите, сеньор Бруно, но разговор у нас будет долгим, — сказал Лукка со вздохом.
— Я уже всё рассказал святому капитулу, — философ шмыгнул худым красноватым носом.
— Меня прислали убедить вас раскаяться и отречься от своих
— Это невозможно! — Бруно задрал к потолку заросший дремучей щетиной подбородок.
— Вы сможете сохранить жизнь. Разве это не достойный повод?
— Что есть жизнь? Лишь череда бесконечных перерождений.
— Святая книга учит нас: «Верующий в Сына имеет жизнь вечную, а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев божий пребывает на нём».
Бруно нервно хохотнул, утирая слезящиеся глаза рукавом грязной холщовой рубахи:
— А вы знаете кто это придумал?
— Бог.
— Да, всё верно — бог. Древний отверженный бог, желающий вечно править людскими умами и душами. Он знал, что дни его на Лимосе сочтены. Сивиллы[79] в Дельфах напророчили Лучезарному, что люди скоро отвернутся от старых небожителей. И Феб решил всё поставить на кон, переписав свою судьбу.
— Зачем ему это понадобилось? Легенды гласят, что забытые боги по своей истинной сути были бессмертны.
— М-м, это не совсем так, — философ почесал густую щетину на подбородке. — Огонь не горит без угля, дерево не растёт без почвы, а боги живут пока их помнят.
— Поэтому Феб создал Искру? — уточнил викарий.
— О-о, вы и об этом слышали, — лицо Бруно исказила болезненная улыбка. — Приятно поговорить напоследок с умным человеком.
Узник помассировал переносицу и вытер рукавом подтекающий нос.
— Хотите вина? — вежливо предложил Лукка, извлекая маленькую кожаную флягу из складок рясы.
— Нет, это избалует мою плоть, привыкшую к лишениям.
Викарий вопросительно приподнял густую бровь.
— Не важно, — отмахнулся Бруно. — Беда в том, что он ошибся: Искра даёт лишь иллюзию былого могущества. Она коварна, ибо лишает душевного покоя, сна, простых радостей жизни. О тебе помнят, но что ты за бог, если никто не поклоняется тебе, никто не приносит кровавых жертв во имя высшей милости? Твои силы тают день ото дня, и вскоре ты сходишь с ума, упиваясь бесцельными сожалениями о минувшей славе.
— Интересная теория, — Лукка осторожно потёр ноющую правую кисть, — но причём тут ваше презрение к смерти? Или вы тоже открыли секрет Искры?
— Нет-нет-нет, — Бруно резко замахал на викария руками, — убивать детей бесчеловечно и глупо. Я не боюсь смерти, потому что знаю, дух мой вечен и неотделим от бесконечности космоса. Настанет час, и я снова восстану, как феникс из пепла, в новой чистой оболочке и проживу ещё одну прекрасную жизнь.
— Вы приравниваете себя к сыну божьему?
— Глупости! — узник грозно саданул кулаком о колонну, стальные браслеты глухо звякнули в тишине каземата. — Вы всё перевираете. Я такой же человек, как и вы, но в отличие от вас я познал истину, и это делает меня бессмертным!
— И в чём заключается ваша истина? — Лукка нахмурился.
— В том, что человек может сравняться с бессмертным богом! Может познать бытие
— Значит, вы отрицаете и ад, и рай, и посмертное воздаяние за грехи?
— Безусловно!
Лукка задумчиво почесал ямочку на подбородке.
— А что, если ваша жизнь конечна и после смерти не будет нового рождения?
— Значит я просто умру, умру без сожалений. Перестану существовать.
— И вам не страшно?
— Конечно, нет! Иначе я до последнего тщился бы тянуть своё жалкое бытие, пошёл на сделку с совестью и принял бы ваше постыдное предложение. Я верю: что бы не ждало там, за гранью, мои идеи и труды переживут меня и навсегда останутся в памяти многочисленных потомков и учеников.
— Выходит, секрет божьей Искры вам неизвестен?
— Нет, сеньор, — узник искренне улыбнулся, — я бы ни за что не хотел жить вечно, не изменяя своих привычек и страстей.
Глава 21. Избиение младенцев
Новое утро выдалось ещё более жарким, чем накануне. Адская лазоревая сковородка небес вылиняла в бледную умбру[80]. Солнечная топка жарила так, что, казалось, даже штукатурка плавится и стекает по каменным стенам городских построек. Вялый задушенный ветерок не приносил желаемого облегчения разморённым жителям столицы. Впрочем, все, кто имел возможность, уже давно перебрались в уютные загородные виллы, раскиданные по берегам ласкового Энейского моря. Остальные несчастные смиренно молили бога о ниспослании живительного ливня. Жизнь Конта словно замерла в горячей капле смолы, проступившей на стволе пинии. Тёмные личности затаились в прохладных подвалах. Торговцы снедью попрятались вместе с быстро тухнущим на жаре товаром. Сонные стражники поснимали кирасы и старались не выходить из жалкой тени пыльных казарм. Рынки и площади опустели. Даже нищие, в обычное время обильно засиживающие все паперти многочисленных храмов, куда-то испарились, точно ифриты из волшебных асиманских сказаний.
Безупречный сеньор де Либерти, по случаю крайней жары позволивший себе расстегнуть верхнюю пуговку глухого чёрного камзола, гордо прошёлся перед неровным строем разморённых жарой воспитанников. Его петлицу сегодня украшал нежный бутон чайной розы.
Ученики только что вернулись с утренней пробежки по садам Лукулла, и горячий пот тёмными пятнами выступал на их тонких льняных рубашках. Они тяжело дышали, утирая крупные капли, градом катившиеся по раскрасневшимся лицам и волосам.
— Сеньоры, даю вам последний шанс признаться в разгроме моего цветника. Пусть виновный выйдет перед всеми и покается в содеянном, — ровным голосом объявил маэстро.
Юноши хмуро молчали, переминаясь с ноги на ногу.
— Что ж, тогда тяжесть наказания падёт на всех в равной мере, — сообщил учитель.
Потеющая вереница разгорячённых учеников де Либерти медленно и обречённо тянулась на казнь по раскалённым улицам Конта следом за маэстро Фиоре.
— Куда он нас ведёт? — спросил Джулиано, поравнявшись с Пьетро.
— Топить сегодня точно не станет, — ухмыльнулся неунывающий де Брамини, — это было бы скорее милостью, чем наказанием.