Испытание огнем
Шрифт:
— Никак, а ты что скажешь? — пробормотал я ему. — Валить пора, да?
Я крутил баранку «Калины», развозя пассажиров по вызовам из приложения — то бабка с сумками до «Чёлковской», то тётка с ребёнком до «Речного».
За окном гудел Москов: пробки, сигналы, светофоры, а у меня из головы никак не выходили слова того тощего парня про «Братство Огня». «Поклоняются огню, Азар у них главный, Лёху зажарили в лесу» — звучало как сказка для психов, но въедалось в мозг и не отпускало. Никак дремал на пассажирском сиденье, свернувшись калачиком, и я время от времени бросал на него взгляды —
***
Взял заказ — мужчина в сером пальто, лет сорока, сел сзади, буркнул:
— До «Фауманской», и поскорее, если можно.
— Без проблем, — ответил я, выруливая на дорогу. — Пробки только, сами видите.
— Да уж, Москов, — хмыкнул он, уткнувшись в телефон. — Вечно тут суета.
Я кивнул, а сам ушёл в мысли — суета не только в Москове, а в жизни вообще. Мир меняется так быстро, что не успеваешь оглянуться: вчера всё было ясно, а сегодня — сектанты, огонь, метки какие-то непонятные.
Жизнь такая же непредсказуемая, как дорога в ночи — едешь, а что тебя ждёт впереди — никогда не знаешь. Может, этот Азар и правда где-то днём жарит шашлыки, а ночью людей, и я каким-то боком, кажется, влезаю в историю, от которой мороз по коже. От этих мыслей внутри всё сжалось, но я не привык отступать. Разберусь. Как всегда.
Высадил пассажира у «Фауманской», он расплатился, хлопнул дверью, а я ещё минуту сидел, глядя на влажный асфальт. «Братство Огня», секта, Лёха на костре — что за ерунда? Или на чём его там жарили? Ну не на мангале же?
Парень говорил так, будто сам видел, что произошло, и теперь трясётся, лишь бы не оказаться следующим. Я тут при чём? Почему шрам напоминает о себе? Метка грелась, и я решил: надо всё-таки на днях выбрать время и заехать к деду Исмагилу, потолковать. Дед с его проницательными глазами и голосом, от которого всё внутри успокаивалось — старик мудрый, повидал столько, что мне и не снилось.
Помню, как пацаном сидел у него на крыльце в деревне, а он рассказывал какие-то странные истории — про тени, что шепчутся в лесу, про огонь, который сам выбирает, кого взять, про людей, что говорили с духами, а потом пропадали. Однажды показал мне старый нож с вырезанными знаками и сказал: «Это прадеда моего, Стас, он с духами огня говорил». Я тогда смеялся, считал всё это сказками, а ночью мне снилось, будто лес горит и кто-то смотрит на меня из пламени. С тех пор прошло уже много лет, а я до сих пор не забыл тот сон.
— Ну что, Никак, — пробормотал, глядя на пса. — Съездим к деду, а?
Пёс приоткрыл один глаз, фыркнул и снова задремал.
— Вот и я думаю, пора.
Взял следующий заказ — девчонка с рюкзаком, лет двадцати, плюхнулась сзади.
— До «Завелецкой», пожалуйста, — сказала она, уткнувшись в телефон.
— Поехали, — ответил я, трогаясь с места. — Как день прошёл?
— Нормально, — буркнула она. — Учёба, беготня, как обычно.
— Да уж, жизнь такая, — сказал я, а сам подумал: у кого-то обычная беготня, а кто-то от сектантов бежит. Как будто мир катится куда-то в пропасть.
Дальше ехали в тишине и в моей голове крутилось: «бытие — как костёр, то ровно горит, то вспыхивает так, что не угадаешь, где обожжёшься.
Теперь мне казалось, что дед всегда видел больше, чем другие, будто заглядывал за край того, что нам всем не видно. Надо только до него добраться, а пока — крути баранку, Стас, и держись, сколько бы теней ни шепталось за спиной.»***
Я ехал по Звонигородскому шоссе, высадив очередного пассажира, когда телефон завибрировал в кармане. Достал, глянул — Катин вызов. Припарковался у обочины, Никак заворочался во сне, а я нажал «ответить».
— Стас, привет, — начала она бодро и я услышал телевизор на фоне. — Ты что сегодня готовить будешь?
— А что, голодная? — спросил, усмехнувшись. — В холодильнике пусто, что ли?
— Пусто, конечно! — возмутилась она. — Открыла, а там только сыр засохший и полбанки майонеза. Ты где еду прячешь?
— Да нигде не прячу, — потёр я лоб. — Если есть хочешь, свари пельменей, там пачка в морозилке должна быть.
— Пельмени? — протянула она с театральным недовольством. — А ты приготовить их не мог? Я же тебе не кухарка какая-то!
— Вот и свари теперь сама. Где вода - знаешь, плиту найдёшь. — буркнул я, глядя на дорогу. — Я тут работаю, а ты дома сериалы гоняешь.
— Ой, Стас, я девушка хрупкая, — сказала она с лёгкой насмешкой. — Меня для возвышенных вещей создали, а не для кастрюль с пельменями.
— Возвышенных? — хмыкнул. — Это каких? Диван греть и телек смотреть?
— Ну, например! — засмеялась она. — Ладно, давай езжай домой, герой, а то я тут с голода пухну.
— Ладно, героиня, — парировал я, улыбнувшись. — Доеду, разберусь. Не помри там с голодухи.
— Не помру, но жду с ужином! — подколола она и отключилась.
Я убрал телефон, завёл мотор и поехал дальше, а голова гудела, но уже от других мыслей — смешных и горьких разом. Катя, конечно, та ещё штучка: только переехала и тут же на шею села, будто так и надо. Её коронное: «я хрупкая», просто уму не постижимо. С другой стороны, вот была Елена. Я её любил, всё делал, старался, деньги домой тащил, ипотеку тянул, думал, всё для нас, всё для дома. А она всё равно свалила. Может, со мной что-то не так? Может, это я слишком мягкий, слишком добрый, а женщины это чуют, как собаки слабину? И всё-таки этот мир странно устроен. Стараешься вроде бы, даёшь людям всё чего просят, а они не ценят этого, крутишься ради них, словно белка в колесе, точнее хомяк, а по итогу никого не впечатляют твои усилия.
Дед Исмагил, помню, говорил: «Стас, будь твёрдым, как дерево». А из меня, похоже, дерево получилось слишком гибкое, вот и гнут меня кто и как хочет. Может, пора пожёстче стать с женщинами — не грубить, но держать рамки, чтобы не расслаблялись? С Еленой не срослось, с Катей пока непонятки, но я же не железный, чтобы вечно подстраиваться.
Никак приоткрыл глаз, посмотрел на меня, словно прочитал мои мысли, а я лишь усмехнулся про себя — хоть ты, лохматый, пока не подводишь. Пора потихоньку двигаться в сторону дома. Пельмени варить, ну, или начинать характер показывать.***