Испытание временем
Шрифт:
— Эгей, запрягай! Куда делись ребята? — кричит Алексей на повстанца, который только что одарял подарками родных.
Парень усмехается и многозначительно подмигивает ему:
— Скоро придут. Пошли галок стрелять…
Ответ нравится Алексею. Что бы он ни значил, ему достанется его доля. Добро ли притащат, девок приведут — все пригодится.
Васька-красавец хлопочет возле коней. Где же его зазноба? Неужели бросил?
Вопрос этот парню не по душе, и он заговаривает о другом:
— Надіваю кобыли хомут, а вона собі зараз гадае: «Чо це мене
Меня приводят к раскрытым воротам большого двора. У амбара группами стоят мужики. При виде Алексея все умолкают, одни шапку снимают, другие кивают головой.
— Судье полагается высокое место, — ворчит Алексей, — полезай на насест, оттуда виднее.
Я взбираюсь на куриный насест, оглядываюсь, нет ли знакомых. В просторном амбаре много селян, они сидят на полу тесно, друг подле друга. В стороне сбилась группа повстанцев. Среди них черноволосый и Август.
— Почтенные батьки и браточки, — поигрывая плеткой, начинает Алексей, — перед вами судья, который справедливо будет судить всех, кто имеет просьбу до нашей власти. Именем батьки Махна заседание объявляю открытым. Выходи, кто желает.
В центре круга два крестьянина: один босой, в ситцевой слинявшей рубахе и в заплатанных нанковых штанах, другой в пиджачке и в сивой папахе. Волосы первого растрепаны и свисают на лоб, у другого аккуратно подрезаны под скобку. Солидный мужик опирается на палку, в руках у босого пастушеский кнут.
Первым начал пастух. В голодную пору он отдал соседу своего паренька. Славный мальчишка, и грамоту знает, к работе способен, куда пошлют — справится, что прикажут — исполнит. Сосед — хозяин богатый, а приемного сына не пожалел. Плохо кормил, тяжелой работой замучил, — мальчик не стерпел и сбежал. Сосед затеял судиться. Коммунисты отказали, не дали ребенка. Белые присудили — отобрали мальчика у родных. Пришла мужицкая правда — власть батьки Махно, и пастух просит вернуть ему сына. Жаль своей крови, замучает парня сосед.
Богатый с усмешкой озирает крестьян: дескать, слыхали? Что с дураком толковать?
— Голодранец поганый, — исступленно кричит Алексей, — на кого наступаешь, против кого суд ведешь?! С хозяином споришь, голь, батрачня!
Речь нечистая, с присвистом, брызги слюны летят во все стороны. Лицо багровеет от злобы.
— Ну-ка, судья, там, решай!
Сейчас только разглядел я группу повстанцев в правом углу амбара. Знакомые лица, они встречались мне сегодня, ходили за мной по пятам. И черноволосого узнаю, и друзей его видел однажды.
— Трудно без свидетелей решать, — объявляю я, — надо бы их вызвать на заседание суда.
— Плевал я на суд! — обрывает меня Алексей. — Решай без людей!
В спор вступают повстанцы, черноволосый сложил трубкой ладони и кричит:
— Неправильно! Свидетелей надо!
Другие поддерживают его:
— Не по закону! Пусть решает судья!
— Зазнался, помещиков сын!
Голоса
— Решай!
— Именем народной повстанческой армии, — провозглашаю я, — именем батьки Махно, объявляю решение: «Паренька вернуть пастуху, с соседа взыскать за два года службы деньгами один миллион…»
Алексей разражается матерной бранью, бьет нагайкой по серой шинели, кричит что есть сил:
— Тянешь руку своих голодранцев! Коммунное дерьмо, сукин сын! Попомнишь меня, малосильная гнида!
Он не видит, как сзади вскипают махновцы, лица их гневны, движения беспощадны. Руки лежат на нагане, на сабле. Я взглядом прошу их разойтись. Группа свирепых и буйных повстанцев, не знающих удержу, покорно оставляет амбар. Алексею ясно и без слов — затею надо кончать:
— Расходись по домам! Как судья порешил, так и будет. Гайда, расходись, представления не будет!
Август без слов берет меня за руку и торопливо уводит. Дома он за стенкой тихо с кем-то спорит и возвращается встревоженный, бледный, длинные руки, сбитые с толку, не находят места себе: то повиснут, как плети, то прильнут к кушаку, сплетутся и вовсе замрут.
— Как ваше здоровье? Вам стало легче? — участливо спрашивает он меня.
По всему видно, что не в этом дело, предстоит другой разговор.
— Да, мне хорошо. Все как будто прошло.
Это не совсем верно, и ожоги и удары дают себя знать, но Августу не терпится что-то мне сообщить, и я умолкаю.
— У меня неприятная новость. Мне доверил ее штабной адъютант. Мишуха Петренко собрал против вас материал, хочет батьке докладывать. Адъютант спешит с этим делом, боится — его опередят. Он расспрашивал меня: кто вы? Откуда? Правда ль, что вы агитацию ведете, хотите место батьки занять? Верно ль, что вы комиссаром служили, пришли к нам бойцов разлагать? Веселого мало, батька не стерпит. Он союзника из ревности не пожалел — с атаманом Григорьевым прикончил, сам при этом чуть голову не сложил. И у Яшки есть новости, он тут, я его позову…
Яшка сбросил свой пышный наряд, вместо алой рубахи тесная куртка, рваные, в заплатах штаны, на босые ноги надеты опорки, — не узнаешь его. Даже рыжие кудри и те полегли.
— На Тараса напала хандра, — доверительно шепчет он, — собирался прийти сказки слушать. Похвалялся сегодня с Надькой покончить. Коммунист положил ему трое суток терпеть. Еще говорит — батько дознался про вас, к утру приказал в штаб доставить. Народ рвется с Тарасом покончить. Ухожу из этой банды, пойду по хозяйству батрачить. Бросил Тарасу его барахло, пусть петрушит другой. К вам прощаться пришел и просить, чтоб не гневались… Если и приходилось идти против вас, так не по доброй воле. И рубаху я подпалил против воли. Не хозяин я себе, и свободы у меня никакой не было. Уйду ночью домой. Уйду и забуду, что был у Махно, бандиту прислуживал, петрушку из себя представлял. Прошу еще раз, товарищи, прощения…