Испытание временем
Шрифт:
Не подав руки и не взглянув на меня, словно опасаясь передумать, Тихон решительно сворачивает в сторону.
В те трудные дни незрелой молодости я не оценил великодушия Тихона. Лишь много лет спустя я пришел к заключению, что мой друг согрешил против собственной совести и революции, не учинив справедливого суда.
10
Красная Армия отступала, эшелоны с губкомами, земельными отделами и исполкомами уходили из Киева. Дорогами и тропами шли разбитые отряды, остатки обозов, отдельные бойцы партизанских частей. Они ручьями вливались в отходящую армию, уходили потоками на север. Их преследовал топот казацких
Глухими тропами и кружными дорогами отступали разбитые части.
Я добрался до станции Святошино и под гул канонады отправился в Киев, в надежде добраться сквозь фронт к своим. Запомнился разрисованный агитпоезд на путях, загаженные рельсы и теплушки — временное жилище с геранью в окне. Святошинский лес стонал от пальбы, от ружейного и пулеметного треска. Я снял звезду со студенческой фуражки, наган с кобурой и закопал это в яру, под дубком.
Знамя врага развевалось над городом, пехота и кавалерия шли с пением по улицам, а я бродил по глухим закоулкам, искал пристанища у добрых людей. Город, вчера еще принадлежавший мне, стал сегодня чужим и враждебным. У окон, у дверей, у калиток собирались люди, у каждого был угол, свой дом, я один оставался без пристанища. Так пробродил я до позднего вечера, пока у Подола меня в темноте не окликнул деникинский солдат:
— Откуда? Документы!
Часовой осмотрел меня несколько раз, потрогал паспорт с печатью и двуглавым орлом и велел убираться, но вспомнил инструкцию и строго спросил:
— Русский? Еврей?
Конечно, еврей, из паспорта это видно.
Он подзывает солдата, и под наставленным сзади дулом винтовки меня сводят к Днепру. Справа, у берега, распростерты два трупа, слева, из-под навеса, слышится говор и мелькают в темноте огни папирос.
— Подозрительный задержан, — рапортует солдат, — приказано доставить.
Слава богу, он не назвал меня евреем. Впрочем, все равно конец.
На меня не обращают внимания, офицеры продолжают разговор.
Так вот они, белые! Я слышу их речи, их смех. Нас разделяют два шага, не больше. Любопытство затмило и страх и волнение. Интересно послушать, о чем они говорят.
Напрасно я ждал торжественных слов, восторгов и радостей победы, страшных рассказов о жизни и смерти, о ненависти к большевикам, — ни слова об опасностях, точно их не было вовсе. У одного конь поскользнулся и подкову сломал, другой ремень потерял, пришлось брюки супонью подвязывать, третий остался без папирос и нашел в кармане убитого портсигар с табаком…
Утомленные переходом, они говорят что попало, только бы время убить. Если б солдаты им не козыряли, не выкрикивали: «Слушаюсь!», «Господин подпоручик!», «Господин капитан!», — можно было бы забыть, что это белогвардейцы. Все обычно, спокойно, нет и трупов уже у реки.
Офицеры устали и мечтают уснуть. У кого-то семья здесь, хорошо бы ночь провести у своих. Снова шутки и смех, точно люди вернулись с каникул или после веселой попойки.
Вспомнили и обо мне. Кто-то из-под навеса спрашивает, кто я, откуда родом и как сюда попал.
Затем
— Красный?
Мне приходит забавная мысль: да, «красный», вернее, почти. На прошлой неделе чуть не стал «красным». В оперном театре выступал большевистский докладчик, нельзя было ему не поверить и не согласиться с ним, но тут об ораторе стало известно такое, что речь его сразу оттолкнула меня. Вот и верь людям. Кто бы подумал… Дайте мне чистых и светлых людей — и я за ними пойду на край света. Ложной шумихой меня не возьмешь. Я не стану называть себя убежденным потому, что убеждений у меня пока еще нет, но если случай уже свел нас сегодня, почему бы офицерам не ознакомить меня с программой Деникина? Я сумею это оценить и внимательно усвоить…
Я был доволен собой. Какая непринужденность! Голос звонкий, уверенный, вдохновенная речь легка и свободна. Только бы они слушали, уж я расскажу им.
Нелегкое дело обзаводиться собственным политическим мнением, жалуюсь я, одно в программе прекрасно, другое неважно, третье совсем нетерпимо. Пусть товарищи офицеры не посетуют, но у каждой партии свои недостатки…
— Товарищи?!
Окрик резкий, насмешливый, они мне не товарищи!
Что значит привычка! Конечно, «господа»! Это вырвалось случайно. За «господин» мне однажды влетело от «красных», я едва привык к слову «товарищ»… Не надо быть строгим, с привычкой расстаться нелегко.
Вот что значит суметь увернуться. Упоенный собственной игрой, я забыл об опасности, дайте срок, не то еще будет.
Снова «товарищ», снова ошибка.
— Убирайся, дурак, пошел вон, домой!
Задержать человека и гнать его ночью домой, где это слыхано! По пути меня схватит другой караул, третий, четвертый, — так всю ночь объясняйся. Пусть проводят или позволят здесь остаться до утра.
Рядом с навесом деревянный заборчик и домик на горке. На скамейке скучают две подружки. Всегда в эту пору к ним приходят друзья, сегодня никто не явился, я подсаживаюсь к девушкам и рассказываю им историю о веселой пирушке, где приятели меня задержали. Домой возвращаться поздно, куда приятней с ними посидеть. Я сочиняю еще одну смешную историю, другую и третью, выкладываю ворох сплетен и шуток. Девушкам весело, какой милый студент!
Давно уже за полночь, близится утро, а неутомимый рассказчик говорит и говорит. Чудесная ночь, никто не заметил, куда она делась, ни заводские гудки, ни сирены катеров не разлучили нас.
Снова день, и снова я на обезлюдевших улицах города. Сумрачно, тихо, былая столица словно замерла. Только у здания коменданта на много кварталов вьется длинная лента людей. Она растет с каждым часом, огибает подъем и нескончаемой линией уходит вдаль. Точно все население покоренного города явилось за визой на выезд. Мне некуда деться, ни пробиться через фронт, ни связаться с теми, кто в подполье поведет с белой гвардией борьбу. Подальше от города, где контрразведка рыщет по улицам, охотится за командирами и коммунистами Красной Армии.
Мне здесь нечего делать, эта очередь не для меня. Я владею искусством устраиваться проще. Плохо ли я провел господ офицеров? Или девушки узнали, с кем судьба их свела? Незабываемая ночь! Вспомнишь — и такое чувство, точно тебя ветром несет с высокой горы, несет все быстрее и быстрее, и ты паришь на расправленных крыльях… И приятно и страшно… Коменданты вокзалов — те же офицеры. Я расскажу им небылицу, изображу себя жертвой несправедливости и добьюсь своего. Никакой подготовки, все придет, как наитие, само собой. Я верю в удачу и в свое мастерство. Беда меня обойдет, найдется бревно в бушующем море…