Испытание временем
Шрифт:
Впервые Гордеев явился сюда, когда дочь его Маша вступила добровольцем в отряд. Высокий и крепкий, чуточку сгорбленный, с палкой в руке, он спросил командира. С ним был дочерин крестный — крестьянин с рыжей бородой, коренастый и плотный, с волосами под скобку. Из жилетного кармана спускалась цепочка, и на пуговице привешено пенсне. Маша отказалась видеть отца, ни с тем, ни с другим не стала объясняться. Они зашли ко мне и долго у меня оставались. Мужик с рыжей бородой непрерывно болтал, хмурился и теребил карманчик жилета. Гордеев грудью налегал на палку, приближал и отдалял от меня скорбью измятое лицо. Он говорил не спеша, взвешивал каждое
Я говорил о партийной программе, о задачах Советов и большевиков. Гордеев молча слушал, не сводил с меня глаз и ждал. Возражений было не много: мастер опасался новых порядков, они перевернут все вверх дном. Завод кормит весь город, нельзя с этим шутить.
— Какие сеялки, плуги выделывали мы, — печалился Гордеев. — Цехи — гордость страны, и дошло до чего — топоры, сковородки готовим…
Убытки растут, власти грабят завод. Маруська забрала сто тысяч, ревком угнал лошадей на фронт, Григорьев увез двадцать тысяч. Заседания, митинги, совещания, комиссии — за все надо платить. Одной контрибуции взяли полмиллиона. Большевики воевали, а завод пострадал — артиллерией разбило два склада…
Крестный подпрыгнул на месте.
— Бога побойтесь! Кого обижают? Кормильца?
Гордеев жестом приказал ему замолчать:
— Не то говоришь, Алексеич…
Крестный замолк и спрятал пенсне.
Я не сразу понял, почему эти расходы тревожат их: им жаль заводчика или их интересы задеты?
— Что вам до убытков, не из вашего же заработка взыщут? Эльворти ответит своим капиталом.
Алексеич снова пошел тараторить, и снова Гордеев его оборвал. Он сам ответит командиру. На лице его усмешка, не поймешь даже сразу, что ею Гордеев хочет сказать.
— И белые, и красные, и Петлюра, и Григорьев, — по-прежнему, взвешивая каждое слово, продолжал он, — одним миром мазаны: пропадай все на свете — было б им хорошо. Им нет дела до рабочих. А ведь завод — наша надежда и спасение. Крепок он и цел — нам хорошо. Нигде так рабочим хорошо не платили, как у нас, нигде не помогали так в беде. И кто его разберет, где рабочий и хозяин у нас? Семь процентов всех акций у нашего брата. Через десять годков заводчика обгоним. Не мы — наши дети завладеют добром.
Вот они, утопии, химеры и мечты! Так им Эльворти завод свой уступит, с кресла хозяйского уйдет! Я говорил о великом обмане, о погибших надеждах поколений людей, о лукавой западне кровососов народа. Иллюзии, иллюзии, они все еще сильны!
Оба умолкли, каждый думал про себя, о своем. Алексеич снова вмешался:
— То же самое, ежели о деревне сказать. Всего у нас вдоволь — и земли и хозяйства, некому только нас защищать. Банды грабят, воруют, уводят с собой сыновей. Крепкая власть — вот что нам надо. Какая бы ни была, только бы сильная, за нее хоть в огонь, хоть в воду пойдем.
Гордеев налег грудью на палку, две глубокие морщины сошлись на лице. Волнение зыбью покрыло морщинистый лоб.
— Два года уже завод защищаем. Обзавелись арсеналом. И сабель и пушек, пулеметов и бомб — на всю войну хватит. Дрались с Марусей, с Петлюрой и гетманом, Махно и Григорьевым. Устали. Руки зудят, подай нам работу. Ждем не дождемся порядка. Не видали вы нас за станками. Какие плуги, молотилки готовили! На все руки способны; потребуется — и снарядов, и бомб, и трубок запальных наделаем.
Вот они, командармы, хозяева сытой земли и тысячной армии! Амбары
В тяжелую пору отзывались деревни, мужики шли на помощь родне — братьям, дядям и зятьям, шли против общего врага.
— Товарищ Гордеев, — сказал я ему, — Деникин подходит, он занял Полтаву, от Кременчуга рукой к нам подать. Давайте рядом драться. Народ у вас боевой, дело не новое, за два года привыкли. Навербуйте красноармейцев. Вы ищете опору, твердую власть, — нет власти сильнее советской. Встанем общими усилиями врагу на пути, не дадим ему двинуться дальше. Рабочему полку не страшна белая дивизия. Внезапно обрушиться, задержать, а там подоспеет подмога. Завидная честь — стать барьером для врагов революции!
Крестный сразу замолк и отвернулся. Гордеев промолчал и ничего не ответил. Перед самым уходом он обещал потолковать со своими, послушать, что скажут они.
О дочери отец ничего не сказал, даже имени ее не упомянул.
С уходом отца Маша тотчас пришла ко мне. Она сунула неспокойные руки за пояс и больно прикусила губу.
— Не верьте ему, товарищ командир! Его дело — обмануть вас, завод отстоять, на революцию ему наплевать. Он ради Эльворти сына родного убил.
Был у Гордеева сын. Он мечтал кончить школу и стать инженером. Заберется, бывало, в укромное местечко и за книжкой проведет весь день. Отец со школой его разлучил — ему ученый не нужен, надо завод укреплять своими людьми. Вдвоем работа пойдет веселей, лет через десять у них всего будет вдоволь — и акций, и денег, хватит детям и внукам. Пришлось сыну встать за станок. С февральской революцией Гордеев стал «командиром». Собрал рабочих и селян из ближайших поселков, роздал им оружие и стал штабом-теплушкой командовать. Суровый отец отправил сына с одним из отрядов на фронт. Тот было отказался, задумал бежать! Отец его отхлестал и послал под надзором. Парень поплакал, ушел и не вернулся…
Мне померещилась победа, захотелось верить, что судьба революции в моих руках. Именно тут, у скрещения путей, мы дадим белым бой. И наступать здесь раздолье, и отступать есть куда — рядом черный лес. Полк партизан стоит корпуса регулярного войска. Медлить нельзя, враг у ворот, все зависит теперь от Гордеева. Я привязался к нему, следовал за ним по пятам, просил, убеждал и доказывал. На пылкие речи Гордеев отвечал с холодком:
— Люди говорят, что красные разнесут все до гайки. Им бы только грабить, завод им ни к чему.