Испытательный срок
Шрифт:
— Я не услышал, — голос Георгия Ивановича зазвучал ближе; похоже, жизнь Кузнецова уже вне опасности, и пришло время заняться пленницей. — Кто ваш наставник? Кто вам позволил пользоваться даром, не привив малейшего представления об ответственности?
Ира повернула голову, сколько позволила сеть. Увидела только бездыханное тело одноглазого селянина; волхв стоял вне поля её зрения. У магов способности к старости постепенно выцветают, а здесь как? Какие шансы у Ярослава против этой парочки?.. Пустая глазница укоризненно вперилась ей в лицо мёртвым взглядом. Точь-в-точь как у лиха…
— Тихон! —
Она ещё кричала, а тяжёлые чары, не разбирающие своих и чужих, уже сдавили рёбра, мешая дышать. В воздухе рассыпался негромкий сухой смех, будто кто-то встряхнул жестяную банку с гречкой. На глаза навернулись горячие слёзы — не то от боли, не то от радости. Глухо выругался Георгий Иванович; наверное, лихо ему не по зубам!
— Митар, вон, — гаркнул волхв. Угрожающе загудело пламя.
— Ох-ох-ох, — Тихон насмешливо закудахтал, ничуть не напуганный. Его голос слышался отовсюду сразу. — Кто ж тут? Не Ергол ли из Тайрады… или откуда нынче? Сладко, небось, живётся на чужой на сторонушке, а-а-а?
Собрав остатки сил, Ира перекатилась на спину. Увидела удирающего в чащу Кузнецова; он бежал как-то странно, припадая то на одну, то на другую ногу. То ли Тихон забавлялся, то ли её, Ирины, чары не прошли даром. Седовласый волхв стоял, выпрямившись во весь свой немалый рост; над широкими ладонями полыхал огонь, похожий на солнечный свет.
— А я знавал кой-кого, кто б с тебя спросил должок, — вкрадчиво пропел ветер. Лихо кружило меж деревьев, не связывая себя человеческим обликом. — Ежли б дожил. Слыхал, мабудь, как его отыскали в глуши-то?
Волхв не отвечал. Он был бледен; Ира готова была поклясться, что напугало его отнюдь не присутствие лиха. Длинный узкий язык пламени вытянулся в воздухе — наудачу, без надежды достигнуть цели. Невидимый Тихон язвительно захихикал, а в следующий миг мир вокруг рассыпался стеклянным звоном в ушах. Ира судорожно втянула носом острый, как лезвие, воздух и не услышала собственного дыхания. В кромешной тьме было больно и холодно, и ничего больше. Ни света, ни звука, ни времени.
— Девонька… Девонька, ну что ж ты…
Скрипучий голос говорил непривычно мягко. Ира повернула голову на звук, открыла и закрыла глаза, ещё раз, ещё — ничего не менялось. Только тишины, кажется, убавилось; вернулись случайные лесные шорохи. И голос Тихона.
— И-э-эх, я, дурная голова… Слышишь хоть? Видишь чего?
Она один раз кивнула, один раз качнула тяжёлой головой. Тугая сеть всё ещё не давала толком пошевелиться. Ира осторожно повела плечами, пытаясь освободиться, и скривилась от боли в сведённых судорогой мышцах.
— Полегче, полегче… Ты её за узелок возьми да сдёрни. Всё одно что паутинку смахнуть.
Паутинку!.. Попробуй её смахни — в роли мухи! Ира попробовала вслепую дотянуться до перекрестья магических нитей, но добилась только ломоты в пальцах. Солёная влага обожгла щёки. Она с радостью позвала бы на помощь, если бы голос её слушался. Тихон не хочет, да и не может; он знает
— Да ты не ручками! Разве ж её ручками-то ухватишь? Гляди-кось, вот она, вот. Р-р-раз её!
Могильный холод коснулся груди сквозь слои ткани. Теперь она точно знает, где узел; а толку? Никто никогда не учил её черпать для магии собственную жизненную силу, выворачиваться наизнанку, рассеивать себя вовне… Колдовство — оно совсем другое, оно смотрит внутрь, бережно собирает по капле чувства и настроения, действует исподволь. Ему не под силу стреножить человека, зажечь пламя из ничего, заставить чайную чашку взмыть над столом…
Медленно догорает солнечный летний денёк, старая яблоня сонно покачивает ветвями, струится из самовара белый дымок, похожий на заблудившееся облачко. Бабушка растерянно улыбается, подслеповато щуря добрые глаза. Чашка, опасно покачиваясь, висит над красным блюдцем с золотой каймой. Пусть бы и висела так. Отсюда, из непроглядной темноты, минувший день виден отчётливо и ярко, как фильм на экране кинотеатра. Хочется туда. Где все они улыбаются, где ничего ещё не случилось…
— Во-о-от, умница, умница! Так её!.. Да ты дыши, не забывай! Оно пройдёт всё, то ж я так, вполсилы, разойтись-то не успел…
Дымчато-зелёный еловый полог. Виновато улыбающееся одноглазое лицо. До слёз жалко растаявшего воспоминания; в нём лучше, чем здесь, посреди леса, на сырой прохладной земле. Ни Кузнецова, ни Георгия Ивановича не видно. Тихон их прогнал. Тихон её спас.
— Спа… спасибо, — с трудом выговорила Ира. О том, что он чуть её не убил, лучше не думать. — И… извини, что… Ох…
— Чего ты? — Тихон весь подобрался, как заботливая нянька у постели хворого ребёнка. — Головушка болит? Так ты полежи, полежи…
— Ерунда, — пробормотала Ира, избегая смотреть на лихо. — Он тебя теперь убьёт.
Тихон тряхнул спутанными патлами.
— Нет, не станет. Узнает, ради чего набезобразил — простит.
— Я скажу, — горячо пообещала Ира. — Скажу, что… сама позвала. Что это я виновата.
— Брось ты, девонька, — с мягкой укоризной прошелестел Тихон. — Что ж он, сам не поймёт? Сердце-то у него где надо, хоть сам он в то и не верит…
Он отодвинулся, давая ей место, чтобы сесть. Ира прижала к лицу дрожащие ладони. Всё ещё немного мутило — то ли от навалившейся слабости, то ли от чувства вины. Тихон потрепал её по плечу и тут же отдёрнул руку: Ира вздрогнула от продравшего по коже мороза.
— Я ить таких мало видал, чтобы от запретов не бегали, — сказал он негромко и серьёзно. — Всё больше души заячьи, как тот вон, — Тихон брезгливо кивнул в сторону притоптанной травы, где недавно обретался Георгий Иванович.
Ира его почти не слушала. В десятке шагов от неё лежал на земле, нелепо раскинув руки, несчастный одноглазый селянин. Он не может быть мёртв — волхвам запрещено убивать; старик всего лишь приказал ему спать… Подниматься на ноги всё ещё страшно; пришлось ползти, путаясь в длинной грязной юбке. С грехом пополам Ира нашла на смуглой шее размеренно бьющуюся жилку. Потеребила своего недавнего мучителя за плечо.