Исследование Апокалипсиса
Шрифт:
Появление и развитие христианства, которое, разумеется, не могло и не хотело разорвать многочисленные нити, связывающие его с иудаизмом, в свою очередь оказали на него некоторое влияние. В частности, это проявилось в иудаизме в усилении трансцендентальных стремлений и появлении мессианских смыслов при толковании отдельных священных текстов. Апокалиптические ожидания в иудаизме усиливались в связи с каждой исторической катастрофой Израиля, возбуждавшие предчувствия действительности и близости Страшного суда, но, главное, неминуемое конечное осуждение зла и торжество страдающих и униженных. Согласно Откровению новое блаженное царство обретут праведные не только из Израиля, а любые праведные; казни и страдания, как повествует эта книга, тоже должны претерпеть все, невзирая на национальную или иную принадлежность.
Вера в жизнь и возмездие после смерти придала новой
Ход истории и в иудаизме, и в христианстве представляется предопределенным с самого начала: в этом смысле Книга Бытия предстает первой книгой божественного откровения. Поэтому в истории нет места неожиданностям и случайностям, его величайшее событие — Страшный суд и наступление блаженного царства тоже предначертано от истока веков. Этому рубежу должно предшествовать появление мессии, которого Израиль ждал очень давно. Яхве наставлял: «Вот, Я пошлю к Вам Илию пророка пред наступлением дня Господня, великого и страшного. И он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их, чтобы Я, придя, не поразил землю проклятием» (Мал., 4:5–6). Илия был призван выполнять примерно те же функции, которые затем были возложены на Христа, но иудаизм с его строгим единобожием не был в состоянии развить мессианские идеи, это было под силу только христианству, мессиология которого достигла неимоверных высот. Но даже Христа, согласно Евангелию от Иоанна, иудеи спрашивали, не является ли он Илией, на что получили отрицательный ответ.
Собственно говоря, идея мессии и загробного спасения возникла не на заре иудаизма, все это пришло значительно позже. Поэтому представляется ничем не обоснованной попытка назвать мессией даже Моисея. Появлению фигуры спасителя, ставшего богом, предшествовали иные сверхъестественные персонажи в качестве неких подступов к нему. Так бывает всегда, когда накопленные знания о чем-то позволяют вдруг взять качественно новый рубеж.
Однако мессия присутствовал не во всех религиозных сочинениях апокалиптического характера. Его мы не найдем, например, в Книге Юбилеев, Славянском Енохе, древнейшей части эфиопского Еноха. Роль спасителя Ветхий Завет предлагал и Михаилу, которого называл «князем великим, стоящим за сынов народа твоего». Предрекалось, что «наступает время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди до сего времени; но спасутся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанными в книге. И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление» (Дан.,12 1–2). Таким образом, идеи мессии находили в иудаизме самое различное выражение, но эту фигуру следует всегда рассматривать в свете эсхатологических представлений.
Можно ли считать, что представления о мессии (спасителе) и грядущем царстве божьем являются частью идеологии и вековых надежд людей только христианской культуры? На этот вопрос следует дать отрицательный ответ, поскольку соответствующие идеи в современном коммунистическом выражении восторжествовали в СССР и ряде восточных стран, в первую очередь, Китае, Камбодже и Вьетнаме, в исламской Албании. Сейчас там сила самих идей существенно снизилась, они уже не играют прежней роли в политике и, особенно в экономике, но никто не сможет игнорировать период их расцвета в названных странах. Можно, следовательно, сделать вывод, что спасение, жизнь после смерти и воцарение в блаженном царстве представляют собой важнейшую общечеловеческую потребность. Но коммунистическое учение не стало движением вперед по сравнению с ветхозаветной или новозаветной апологетикой, так как это учение призывало обходиться без Бога, этого вечного владыки, пусть и сурового, но святого и праведного, справедливого и объективного. Это давало твердую надежду на равный божий суд и конечное наказание зла. Его коммунисты
Апокалипсис ждал конца времен в самом близком будущем, но он так и не наступил. Апокалипсис видел последнего врага в таких ненавистных своих гонителях, как, например, Нерон, но и он ушел, появились новые — бесчисленные новые. Тем не менее история текла по-прежнему. Значит, с эмпирической точки зрения чаяния апокалиптиков не сбылись, но с позиций духовности они не потеряли своей ценности и достоверности, навсегда оставшись в качестве вечно живой идеи, в которой человечество всегда будет искать спасение.
Христианский мессия существенно отличается от иудаистского. Прежде всего в иудаизме мессия вовсе не занимал того центрального места, которое ему было уготовано в христианстве. В отдельных иудаистских религиозных памятниках индивидуальный мессия просто отсутствует, в других он достаточно пассивен, в-третьих он вообще смертен, выступая в качестве царя, полководца, даже судьи. Иногда даже можно встретить мысль о заступничестве праотцев. Но ни в одном случае мы не встретимся со страданиями, тем более смертными, мессии; это чисто христианское достижение (если его можно назвать достижением), обнаруживающее истинно народное, а не элитное происхождение идеи мессии и спасения. Подобная идея возникла в гуще народных чаяний и ходячих представлений о мессии, а затем, пройдя несколько необходимых этапов мифологического развития, приобрела тот законченный вид, который мы все хорошо знаем.
Но не следует забывать, что спасение неразрывно переплетается с искуплением грехов через страдания и крестную смерть мессии. Это положение занимает центральное место в христианстве, страсти господни становятся гарантией спасения человечества. Этого в иудаизме не было, христианство наполнило совершенно новым смыслом идею мессии, оно стало мессианской религией. Страдания Иисуса ради людей есть отзвук тех бедствий, которые выпали на их долю, о чем можно найти упоминание даже в богословских сочинениях. Желательно также учитывать, что и его современники знали об очистительной силе его страданий.
Спасителем человечества не мог быть сын простого человека, он должен был быть носителем чего-то необыкновенного, даже божественного. Иначе люди просто не поверили бы ему, его, точнее, не стали бы мифологизировать, поскольку та роль, которая ему предназначалась, была бы для него невыполнимой. Спаситель произошел от древних героев, многие из которых успешно исполняли спасительские функции, но, разумеется, не такого порядка, как библейский Иешуа. Рождение героя и битва со злом возможны только в том случае, если мифотворец осмыслил или хотя бы приблизился к пониманию значения мужественности. Именно в мифе о герое Эго становится носителем мужественности. Оно выталкивается из первоначальной среды так сильно, что начинает ощущать и акцентировать свое собственное отличие и неповторимость. Мужчина должен воспринимать среду, в которой раньше жил, как «не-Я», что является условием формирования мужественности.
Герой появляется как сын Бога, если сам не является богом. Бог-творец как образ тождествен мифологическому «небу», т. е. мужскому, духовному, верховному фону, хотя «небесное» не следует отождествлять с небесным богом. Слияние предка с богом — творцом и культурным героем обусловлено процессом персонализации, который придает форму бесформенному.
Герой не может вступить в сражение со злом или его носителем драконом (дьяволом и т. д.) до тех пор, пока он не отождествит себя с тем, что можно назвать мужским «небом». Это отождествление достигает высшей точки в ощущении, что он сын Бога, воплощающий в себе все могущество неба. Это равносильно тому, что все герои рождены от Бога. Лишь божественная помощь, ощущение того, что корни уходят вверх, к богу-отцу, который является не просто главой семьи, делает возможным сражение со злом для помощи людям и их спасения. Христос никогда не сомневался в своей исключительной избранности, как «простой» человек в том, что он создан из плоти и крови. Собственно, все события после рождения и в том числе то, что он делает в Апокалипсисе, внушают только одну мысль — о его особой «посланности», и те, которые излагают соответствующие события, нисколько не сомневаются в этом. Иное просто не приходит им в голову, иного они не знают, для них это данность, аксиоматичность. Сам Христос — всегда и везде ведущий, но он не просто помазанник и посланец Бога, он его сын и это обстоятельство становится решающим для его триумфа. Как ни казалась кощунственной эта мысль иудаистам, но именно она дала основание поверить Иисусу и стать ему основателем новой мировой религии.