Исследование Апокалипсиса
Шрифт:
Река в небесном Иерусалиме не только отражает Млечный Путь. Она есть символ жизни, более того, прямо названа «чистой рекой воды жизни, исходящей от престола Бога и Агнца».
Особое место в загробном мире занимают мученики за веру, и еще 144 тыс. человек, заслуги которых заключаются в том, что они не осквернились с женами и следуют за Христом, куда бы он ни пошел. В этом проявляется представление об очень высокой ценности сексуальной непорочности (девственности), уходящее в глубочайшую древность, в том числе в связи с непониманием первобытными людьми физиологического механизма зачатия и рождения, тем более в условиях группового брака. Их отпугивали менструальные циклы, общий настрой отношения к женщине как неполноценной и подчиненной, а также, как ни парадоксально на первый взгляд, то, что сам половой акт было необходимо скрывать от окружающих. Следовательно, в нем было что-то нехорошее, порочное, грешное, но не понятно, чем именно нехорошее, а это еще больше отталкивало и пугало. Поэтому боги, цари, пророки — вероучители и некоторые другие выдающиеся персонажи рождались в результате непорочного
81
Христианская литература предоставляет бесчисленное множество примеров осуждения, причем очень резкого, телесных и особенно сексуальных радостей. Так, апокрифический Герма, увидев в реке купающуюся женщину, подумал: «Счастлив бы я был, если бы имел жену такую же и лицом, и нравом». Только это желание взять в жены понравившуюся женщину и больше ничего; однако вслед за этим он заснул и во сне ему представилось видение с неба той же женщины, которая сказала, что будет отличать перед Богом его грехи, поскольку у него в сердце возникло нечистое желание, что навлекает на человека смерть и тлен. Вслед на этим несчастному Герме явилось еще одно видение, в котором он также и за то же был заклеймен как грешник (См.: Пастырь Гермы. М., 1997. С. 12–14).
Оценка Апокалипсисом очень высокой ценности девственности мощно стимулировала христианское сексуальное воздержание.
В плане сурового осуждения эротических аспектов жизни весьма показательно следующее видение из Книги Еноха (Эфиопский текст): «И я видел там воинства идущих Ангелов наказания, которые держали веревки из железа и руды. И я спросил Ангела мира, шедшего со мною, говоря: «К кому идут те, которые держат веревки?» И он сказал мне: «Каждый — к своим избранным и возлюбленным, чтобы бросить их в глубокую пропасть долины. И тотчас та долина наполнится их избранными и возлюбленными, и день их жизни окончится, и день их обольщения не будет с тех пор более считаться» [82] . Современный цивилизованный человек должен посчитать полной дикостью и изуверством убийство «избранных и возлюбленных» только для того, чтобы они больше не обольщали. Так не поступают даже дикари, но вполне способны на это фанатически охваченные люди, стремящиеся избавиться от любовной «скверны».
82
См.: Книги Еноха. Тайны земли и неба. М., 2003. С. 86–87.
Однако указанные 144 тыс. человек не просто те, которые не осквернились с женами. Это — запечатленные из всех колен сынов израилевых, т. е. избранные. Идея избранничества (избрания Богом только еврейского народа) — чисто иудаистская, но не христианская, а поэтому ее реализация на страницах Откровения еще раз свидетельствует об еще сохранившимся в те годы сильнейшем влиянии иудаизма. Впрочем, названная идея и не столь уж чужда христианству. Булгаков, например, считал, что существование избранных и запечатленных, как и самое их запечатление, может быть рассматриваемо как относящееся вообще к истории церкви во все ее времена, и есть в этом смысле факт качественный, событие не единократное, а типологическое. Оно означает наличие некой спасительной ограды внутри церкви для избранных [83] . Как мы видим, не осуждая саму идею избранничества, Булгаков существенно корректирует ее, рассматривая возможность существования уже внутри церкви особого круга избранных. В существовании этого круга в христианстве, как. и в других религиях, сомневаться не приходится: с тех пор как оно победило, в нем образовалось стойкое ядро элиты. Это богословы, иерархи церкви, особо почитаемые старцы. Все в соответствии с социально-психологическими законами.
83
См.: Прот. Сергий Булгаков. Апокалипсис Иоанна (опыт догматического истолкования). М., 1991. С. 64.
Между тем понятно, что концепция избранничества какого-нибудь народа по религиозному или иному признаку чрезвычайно опасна. Гитлеровский нацизм как раз и исходил из того, что немцы — избранный народ, от чего страшно пострадал другой избранный — евреи. Современный национализм, ксенофобия, национальная и религиозная нетерпимость, этнорелигиозные конфликты и терроризм бурно произрастают именно на почве признания своей нации исключительной и избранной.
Идея избранности еврейского народа и сейчас имеет немало сторонников, хотя некоторые реформаторы иудаизма возражали против нее. Усилия доказать избранность народа (любого!) всегда выглядит пустой затеей, иногда даже смехотворной. Так, Р. Ш. Клюгер весьма многословно и совсем не убедительно пытается это сделать в отношении евреев, чрезмерно цитируя и Ветхий Завет, и других авторов [84] . Но она не в состоянии разрешить, казалось бы, очень простую проблему:
84
См.: Клюгер Р. Ш. Глубинная психология в Священном писании. Психологические аспекты идеи избранного народа и других фундаментальных библейских образов и событий. М., 2000. С. 21–28.
По понятным причинам мертвые в Откровении занимают совершенно особое место: и мертвые враги (отношение к ним сугубо отрицательное), и мертвые, погибшие в результате катаклизмов и массовых истреблений, и те, которые заслужили высшие божеские поощрения и посмертные награды. Однако никто из них не предназначен для того, чтобы вызывать страх, и не фигурирует в виде устрашающего фактора, хотя некоторые и призваны стимулировать христопослушное поведение. Из этого можно сделать однозначный вывод, что христианство пыталось преодолеть страх перед опасностью, которую якобы представляют собой мертвецы. Как известно, многие древние поверья и магические системы опирались на то, что не только сами мертвые, но даже и живые, так или иначе соприкасавшиеся с трупом, рассматривались как опасные для других людей и поэтому должны были определенным образом изолироваться как от других, так и от самих себя.
Христианство же не видело в мертвых врагов, предпринимая вместе с тем поистине титанические усилия к тому, чтобы вообще преодолеть страх смерти. Однако здесь оно ничего не способно сделать, поскольку такой страх функционирует на организменном уровне и, конечно, не может корректироваться и тем более исчезать даже под влиянием столь «мощного» фактора, как обещание бессмертия души. В своем более чем понятном стремлении преодолеть этот страх христианство поставило мертвых, вообще мир смерти в надчеловеческое положение. Тем самым осуществляется возврат к архаичным представлениям о том, что мертвые — это высшие существа, потому что обладают тайнами, которые недоступны живым, что у них, по сравнению с последними, есть неоспоримое преимущество — они знают, что «там» они общаются с богами и другими божественными силами. Разумеется, у древних людей были сверхъестественные существа и другие потусторонние тайны. Но все-таки в христианстве не образовался культ предков, как это имеет место в Китае, Индии или Австралии. Главная причина — культ Яхве, и особенно его сына.
Однако, как уже отмечалось выше, не всех умерших, согласно Апокалипсису, ждет одинаковая судьба. Решающее значение имеет прижизненное поведение, и главное — непреклонная вера в Яхве и Христа, строгое выполнение религиозных предписаний. В предшествующих религиях (вавилонян, греков, германцев) предпочтение на том свете отдавалось властителям, предводителям, воинам. В строгом иудаизме обрезание рассматривается как предварительное условие блаженства. Смысл этой процедуры в том, что крайняя плоть, являясь частью фаллоса, символа жизни, отдавалась Богу, источнику жизни, встреча с которым и должна была произойти по смерти.
Трудно согласиться с Элиаде, что в апокалиптической литературе мир и история мыслятся подчиненными силам зла, бесовским полчищам под предводительством сатаны. Во всяком случае Откровения Иоанна, в котором действует сатана, говорит о другом, постоянно подчеркивая победу Яхве над ним. Однако эти победы в начале и середине книги небезусловны и неокончательны: дракон (дьявол, сатана) то повержен в прах, то вновь возрожден. Лишь в главе 20 дьявол «ввержен в озеро огненное и серное», где он будет «мучиться день и ночь во веки веков» (20:10). Совершенно очевидно, что автор (авторы) Апокалипсиса пытались мыслить диалектически, ощущая, что добиться полной победы над злом невозможно, но потом все-таки не устоял перед каноном. Впрочем, и ранее сатана побеждался, но все-таки умудрялся в том же Откровении вновь объявиться в мире.
Оценивая роль и значение сатаны в Апокалипсисе, следует иметь в виду совершенно иную ситуацию с христианской религией в этой книге по сравнению со всеми другими новозаветными сочинениями, особенно евангелиями. В последних явно ощущается, что мир еще не принадлежит Иисусу, он еще активно насаждает свои идеи и борется за свою правоту, он тяжко страдает в предчувствии близкой смерти и еще более — на кресте. В Апокалипсисе же ситуация принципиально иная: Христос триумфально победил, ему подчиняется все, он есть первый и последний, он творит суд и расправу, ничто и никто не способны противостоять агнцу. Сатана, хоть и опасен, оказывается в жалком положении, его уничтожают без особого труда и практически без сопротивления.
Между тем сатана и его многочисленные разновидности сыграли исключительную роль в становлении и во всей истории христианства, особенно в средневековье. Ему уделялось исключительное внимание в богословии и христианской философии, литературе и искусстве, юстиции, повседневной жизни. Это внимание сравнимо лишь с тем местом, которое отводилось Христу и всему божескому. Сатана буквально ослеплял умы средневековья, которые видели его во всем и никак не могли от него избавиться. Сам того не понимая, в лице сатаны средневековый человек создал себе могущественного идола, которому истово поклонялся и боялся намного больше, чем творца. Культ сатаны был столь велик, что поневоле возникает мысль о возвращении в нем к самым древним богам, которые олицетворяли одновременно и добро, и зло. От этого, кстати, не была свободна и такая развитая религия, как иудаизм. Так, Саула «возмущал злой дух от Господа» (1 Цар., 16:14–15). Средневековым европейцам в результате бессознательной рефлексии нужна была персонификация зла в сатане, чтобы постараться преодолеть зло.