Истории от первого лица (Повести. Рассказы)
Шрифт:
Проехал мимо автобус, обдав меня брызгами воды.
Юрка сказал бы: «Словно кит выбросил фонтанчик…»
Почему это так получается, что бы я ни видел, о чем бы ни думал, все мои мысли прежде всего связаны с ним, только с ним…
Сумской, мамин друг, сказал мне однажды:
— В тебе, Игорь, сильно развито материнское начало…
Я неподдельно удивился:
— Материнское? Наверно, вы хотели сказать — отцовское?
— Я сказал то, что хотел сказать, — ответил он. — Именно материнское, признаться, мне это представляется
— Верно, — ответил я.
Я подходил к моей гостинице, и вдруг внезапная мысль поразила меня: почему Юрка спросил, доволен ли я, что он получил по математике пятерку?
Неужели он что-то заподозрил? Или Мила ни с того ни с сего решилась рассказать ему? Или он где-то что-то услышал?
Я тут же оспорил самого себя. В самом деле, скоро и вправду стану полным психом, стараюсь видеть черные пятна на светлом небосводе. Он спросил меня просто потому, что, наверное, ему показалось, я не так радостно реагировал на эту самую пятерку. Вот и все, и ничего больше. Ровным счетом ничего…
Я прилетел в Москву в пятницу вечером. Днем я позвонил Нате на работу, предупредил, что я приезжаю.
— А я без тебя сделала ремонт, — весело проговорила Ната в трубку. — Нашла мастера, и он провернул весь ремонт за неделю. Похвали меня, слышишь?
— Молодчина, — сказал я, подумав при этом: «Сейчас скажет, что этот мастер влюбился в нее, а потому и постарался сделать ремонт побыстрее и получше…»
— Пироги утром тебе поджарила во фритюре, твои любимые, с картошкой и с луком, — сказала Ната. — Глинтвейн сделала, как ты любишь, с изюмом, с пряностями и с лимонной цедрой…
— Молодчина, — одобрил я ее еще раз.
Сидя в самолете, глядя в окно на курчавые белые облака, похожие на взбитые сливки, я думал о том, что, кажется, с Натой мне повезло, добродушна, превосходная хозяйка, по-моему, любит меня, мне с ней легко, необременительно, чего еще желать можно?
Так думал я, а потом мне вспомнились мамины слова:
— Когда любят, так не говорят…
Что ж, я не спорю, может быть, так оно и есть. Когда-то я любил, да, любил по-настоящему, так, как, наверное, уже никогда любить не буду. Зато теперь мне спокойно и уютно, словно в дождь под надежной крышей, возле теплой печки.
И Нате хорошо, не сомневаюсь. Одним словом, как я уже говорил как-то, кроме любви и счастья, есть на свете множество вещей, способных украсить жизнь. В общем, и так жить можно. Совсем даже неплохо…
Комната поразила меня блеском свежепобеленного потолка, нарядными обоями, блистающим, покрытым лаком паркетом. На столе в голубой миске лежали большие, упоительно пахнувшие жареные пирожки с картошкой и с луком, в хрустальном графине искрился темно-рубиновый глинтвейн.
— Как? — спросила меня Ната, обводя вокруг себя рукой. — Хорош ремонтик?
— Очень хорош, —
— Что? — испуганно спросила она. — Тебе не нравятся обои? Да? Я боялась, что они покажутся тебе чересчур вызывающими.
— Да нет, обои прекрасные, — успокоил я Нату. — Просто я хотел сказать, что, может быть, и не к чему было затевать весь этот сыр-бор, ведь в новом году нам должны дать новую и, заметь, отдельную квартиру.
Ната махнула рукой.
— Пока дадут, сколько воды утечет…
— Мне обещали твердо, — сказал я.
— Ничего, пусть хотя бы несколько месяцев будем жить не в грязи и запущенности, а в чистоте и блеске, — сказала Ната.
— Откуда ты деньги взяла на ремонт? — спросил я. — Должно быть, вся эта красота совсем не дешево стоит.
Ната улыбнулась.
— Представь, я очаровала заведующего ремонтной мастерской, и он сделал смету, самую что ни на есть дешевую. Он так и сказал:
— Только для вас стараюсь, для одной лишь вас…
Ната оставалась верна себе. Но на этот раз ее невинное, в сущности, хвастовство не раздражало меня, и я даже не воспользовался возможностью малость поехидничать над нею и над ее непобедимыми чарами.
Все-таки она старалась для меня, и я не мог не оценить ее стараний. Даже если бы и хотел, все равно не мог бы…
И еще я подумал, что мама наверняка сказала бы:
— Когда любят, то думают иначе…
…Этот день я, наверное, никогда не забуду. Должно быть, до конца дней буду помнить все-все — и дождливый рассвет за окном, и быстрые тучи, бежавшие по небу, и запах кофе, который варила Ната, и телефонный звонок в коридоре.
— Кто там надрывается изо всех сил? — сказала Ната, внеся в комнату тарелку с аппетитно поджаренными гренками. — Наверно, к Тусе…
Туся, самая легкомысленная обитательница нашего переулка, проживает в соседней комнате, и ей с утра до вечера звонят различные кавалеры разнообразных возрастов — от семнадцати до, кажется, семидесяти. Туся работает кассиром в сберкассе, имеет в наличии двадцать один год, огромную белокурую гриву, хорошо намазанные глаза и по общему признанию является необыкновенно сексапильной.
— Да, — сказал я. — Не иначе опять Тусю, скоро ее начнут вызванивать даже ночью…
Но в эту самую минуту не кто иной, как Туся, постучала в нашу дверь и позвала меня:
— Игорь Алексеевич, вас к телефону…
Я пожал плечами, переглянулся с Натой. Кому это я мог понадобиться в такую рань?
Быстро накинул на себя пиджак, натянул брюки, вышел в коридор, взял трубку. И вдруг задыхающийся незнакомый голос:
— С Юркой плохо, Игорь…
Сперва я ничего не понял.
— Что? Кто говорит? С каким Юркой?
И Мила, это был ее не узнанный мною, внезапно изменившийся голос, закричала в трубку:
— С Юркой, с нашим сыном плохо, понял?
Но я уже бросил трубку, сорвал с вешалки возле своих дверей плащ.