Истории от первого лица (Повести. Рассказы)
Шрифт:
Сколько еще суждено ей держаться, думал я в такие минуты, сколько времени она еще будет ходить в Вавах? Или недалек час, когда она сама до всего дойдет, и спокойно шагнет в старость, и станет солидной положительной Варварой Михайловной?
Однако мысли свои я Вавочке, разумеется, не высказывал, тем более что она умела взять себя в руки, отбросить всякого рода тягостные мысли, от которых старело ее лицо и глаза казались погасшими, и снова, как я говорил, клубилась, играла под молодую, беззаботную, ожидающую от жизни одну лишь радость
Вава работала в одном архитектурном управлении, с мужем была в разводе и воспитывала тринадцатилетнего сына. Сын, по ее словам, отличался самостоятельным, независимым характером, держал себя с нею на равных и тоже, подобно всем друзьям и знакомым, звал ее по имени, Вавой.
Обычно, уходя куда-либо, он не говорил, куда уходит и когда придет, если же она его спрашивала, поздно ли он вернется, он отвечал снисходительно:
— Все будет о’кей, Вавочка, не беспокойся, прибереги свой темперамент для дальнейшего упорядочения личной жизни…
— Мы с ним живем, словно два товарища, — сказала как-то Вава. Должно быть, ей нравились такие вот отношения, а я подумал, будь у меня сын, я бы заставил его считаться со мной, как с отцом, и черта с два он бы звал меня по имени. Дудки!
Вообще, скажу чистосердечно, где-то мне эта курортная история уже малость успела приесться, в конце концов я понимал, Вава намного старше меня, мы с нею совершенно разные люди, к тому же я женат и моя жена прелесть, и хороша собой, и характер чудесный, и любит меня. Зачем же мне Вава? Что она мне и что я ей?
Так думал я дорогой, когда Вава дремала рядом, возле меня, и, доехав наконец до Москвы (Ваву я высадил раньше, около ее дома), я решил, что с Вавой все. Что было, то было, а продолжать ничего не буду. Останемся, как говорится, друзьями, и точка.
Тая встретила меня в дверях, и я в первый момент испугался ее вида. Этот месяц, который прошел для меня в блеске солнца и моря, беспечальный и безмятежный, наверное, нелегко достался ей. Она сильно похудела, осунулась, и глаза у нее были такие грустные…
На миг я ощутил угрызения совести. Ведь в то самое время, когда я плавал, загорал, танцевал до упаду и вообще развлекался, она просидела возле постели тяжело больного отца.
— Папе все хуже и хуже, — сказала Тая. — Мама не справляется, мы с нею дежурим попеременно, днем и ночью…
Да, дома было невесело. Моя мать, как и обычно летом, уехала в командировку в Киргизию. Тая целые сутки проводила у родителей.
И так случилось, что как-то я позвонил Ваве. И Вава обрадовалась моему звонку.
— Я знала, что ты позвонишь, — сказала она мне. — Но если бы ты знал, как трудно было ждать, а первой звонить я не хотела.
Потом подумала немного и призналась:
— Впрочем, ты опередил меня всего лишь на несколько часов, я уже решила — вечером сама позвоню тебе.
В сентябре начались занятия в моем институте. Тая перешла в школе рабочей молодежи на полставки, работать с полной нагрузкой,
Материально нам стало труднее, тем более, что мать напрямик заявила, что решила давать нам значительно меньше денег, ибо недалек час, когда она уже не сумеет отдавать работе все свое время и все силы, и надо хотя бы немного отложить на будущее.
Я спросил ее, а вдруг этого самого будущего так и не суждено дождаться?
— Ты хочешь сказать, что я могу умереть раньше, чем выйду, скажем, на пенсию? — спросила мать. — Что ж, я тебя поняла, не пытайся оправдываться, дело, что называется, житейское, тогда тем лучше, деньги останутся тебе с Таей и, полагаю, не будут для вас лишними.
Так она еще никогда не говорила со мной, и мне подумалось, что тут запахло мужчиной.
Хотя мать мне всегда казалась старой, я понимал, что ей сорок девять, почти всю свою молодость она прожила одна, без мужа, и чего ж тут удивительного, если у нее появился какой-нибудь старичок, с которым придется коротать последние годы?
Как выяснилось позднее, я не ошибся. Только это оказался вовсе не старичок пенсионер, а еще достаточно свежий мужик, зав. лабораторией одного НИИ в Киргизии. Недаром в последнее время мать заладила частенько ездить в Киргизию…
Само собой, он переехал в Москву, поселился вместе с нами, в одной комнате с матерью, и я говорил Тае, что теперь вовсе не мы молодожены, а они — мать и ее муж.
Отчим мой был в общем-то человек невредный, довольно хорошо воспитан, необременителен в личном общении. Но страшно прижимист. Он сумел быстро перестроить по-своему весь уклад жизни матери и отучил ее от присущей ей разбросанности и безалаберности.
Я не ожидал, что она столь мгновенно покорится новому своему мужу и будет делать все так, как ему угодно, но женщины, право же, странные и непонятные существа, должно быть, до конца невозможно понять ни одну из них, даже если она и родная мать, я вдруг увидел, что моя мать, никогда раньше не думавшая о материальной стороне жизни, внезапно начала считать деньги и, подобно отчиму, стала нередко изрекать рассуждения, вроде что деньги, конечно, счастья не дают, но с ними спокойней, деньги хороши за их покупательную способность, у обеспеченного человека подушка не танцует и тому подобные несвойственные ей раньше сентенции.
Я уже подумывал было перейти на вечернее отделение, а днем устроиться куда-нибудь работать, но Вава, с которой я советовался, отговорила меня:
— Смотри, как бы с вечернего не забрали в армию, не поглядят, что ты на четвертом курсе, всяко может статься!
И предложила мне работу, интересную, как будто бы непыльную: вести в Доме архитектора два раза в неделю кружок автолюбителей. Я согласился. Зарплату положили небольшую, но все-таки это была некоторая прибавка к стипендии, к Таиной зарплате и к тем деньгам, что время от времени подкидывала мать.