Истории, рассказанные вчера
Шрифт:
Лицо Серафима стало холодным и злым:
— Я видел во сне, что ты попытаешься погубить полковника Тараса Самойленко, мужа своей дочери. Тебе это удалось?
— Надеюсь, — равнодушно ответил граф. Он давно знал неизбежность этого разговора и приготовился к нему — направленный Серафиму в грудь, под поверхностью стола был прикреплен заряженный пистолет, а кресло, в котором находился Серафим, после нажатия специальной пружины сбрасывало сидевшего в нем человека в глухой каменный подвал. Оставалось пустить это оружие в действие, но граф колебался, потому что,
— Значит, я опоздал! — поник головой Серафим. — Тарас Самойленко был гениальным полководцем. Через год он должен был получить гетмановскую булаву, и наши аналитики предсказали, что Самойленко сумеет разгромить вражеские армии и сделать Украину независимым государством. А теперь все пошло прахом!
— Серафим! — глухо сказал граф. — Уходи: добром прошу!
— Не могу, — печально ответил Серафим. — Ты становишься опаснее с каждым месяцем!
— Тогда прости! — опустив руку, граф спустил курок пистолета. Раздался выстрел, но Серафим продолжал сидеть, спокойно глядя на графа. Выругавшись, Мудрак нажал на пружину: кресло не шевельнулось.
— Я все обезвредил до твоего прихода, — негромко объяснил Серафим, глядя на изумленное лицо графа. — И гадал, применишь ли ты их против меня.
Серафим встал. Мудрак сидел неподвижно: ему казалось, что его тело схвачено железными тисками.
— Что человек в мире не делает, Бог все видит и в книге Своей записывает, — перекрестился Серафим. — именем Господа нашего, Иисуса Христа, проклинаю тебя, колдун и некромант Мудрак, за то, что вместо обещанных зерен принес плевелы, за то, что силы свои великие истратил на дела богомерзкие и страшные, люду и Святому Писанию противные. И не быть тебе никогда перед Ликом Господним, и во всех твоих продолжениях путь будет по местам, где человек ищет человека, но и следов его не находит. Пусть труд твой земной окажется разорением, а любовь — горем, и не увидит душа спокойного места и светлых снов.
И ты, и дети твои, и внуки, и правнуки пусть будут чужими во всех домах и делах, и не будет им покоя на старости лет, и не блаженной окажется их кончина, — и так до седьмого колена! От имени Господа нашего, Иисуса Христа, и Святой Церкви я, отец Серафим, епископ Киевский, говорю это. Аминь!
Серафим еще раз перекрестился и пошел прочь. У порога он остановился, словно не зная, говорить или нет, потом, обращаясь в сторону графского кресла, произнес:
— Ночью метели не будет!
И вышел, закрыв за собой дверь.
Утром казацкие следопыты прошли по отпечаткам копыт, найденных за сараем; через день казацкий полк Самойленко осадил и взял приступом имение графа Мудрака. Усадьба была сожжена, имущество разграблено, граф повешен на воротах дома. Потом тело сожгли, а пепел развеяли по сторонам горизонта.
ИЗ ДНЕВНИКА МЕДСЕСТРЫ
10.09.1998 года.
Столько времени не брала в руки тетрадь,
Новая работа, новые впечатления! Звучит как: медсестра четвертого отделения психиатрической больницы! Сутки на дежурстве, четверо суток дома, два месяца отпуска, зарплата выше, чем в обычном стационаре.
В нашем отделении лежат старики и старухи, которым память отшибло.
Болезнь Альцгеймера называется. Наполеоном себя никто не мнит, но в растерянности бродят.
В смене трое: я, санитар Вася и санитарка Юля. Днем еще врачи и обслуживающий персонал работают, а на ночь остается дежурный врач — один на шесть отделений.
С Юлькой подружилась, а Вася не понравился: ленивый, прожорливый, спит на ходу. Юлька, как только заведующий отделением Петр Николаевич представил меня («Это ваша медсестра Оксана, распределена к нам после окончания Ялтинского медучилища»), повела меня знакомить с больницей. Шесть лечебных корпусов, баня, кухня, кочегарка — и небольшое село по соседству. Все серенькое, старенькое, грязненькое.
— Здесь на больных наплевать, каждый о себе думает, — объясняла Юлька. — Тебе лекарства выдавать будут — можешь их продавать, только осторожно. До тебя медсестрой Светка работала, она лекарства подчистую налево сплавляла, пока ее больная не умерла. Врачиха — есть одна вредная — настучала главному врачу, что из-за отсутствия уколов смерть наступила, — Светку и уволили.
Походили, осмотрели, вернулись к нашему отделению, — стоит перед приемным покоем дряхлый «Запорожец».
— Привезли кого-то, — говорит Юлька. — Пойдем глянем.
Заходим: толстый мужик в сером костюме врачу что-то рассказывает, а рядом — старушка в дорогой одежде, белых сапожках и коричневом пальто с лисьим воротником. Возле двери — два чемодана.
— Не волнуйтесь, Вячеслав Владимирович, — врач говорит, — подлечим! Садитесь, Дарья Владимировна!
Старуха взглянула на врача, обернулась к мужику и просит:
— Славик, не оставляй меня здесь!
— Это ненадолго, — мужик врет. — Пусть Маша успокоится, а то собралась к матери перебираться.
— Я в Симферополе работаю, — мужик врачу объясняет. — Приезжаю только на выходные. На сиделку нет средств, а мать одна находиться не может. Если дверь на ключ закрываем, на балкон бежит, прохожих на помощь зовет, а когда квартиру открытой оставляем, бросает ее и в город уходит, пока не разыщем.
— Понимаю! — врач равнодушно кивает. — Болезнь Альцгеймера. Пройдите к сестре-хозяйке, сдайте по акту, что привезли.
— Вот Петровна обрадуется! — Юлька в бок толкает. — Старуху как новогоднюю елку нарядили, Петровна за ее одежду хорошие деньги на толкучке выручит — одно пальто долларов на шестьдесят потянет!
— Так по акту… — не поняла я.
— У Петровны все отработано, — смеется Юлька. — Она по описи примет шмотки в чемоданах, потом, после отъезда мужика, переоденет старуху в больничную пижаму, а ее одежду припрячет. А через месяц: «Ничего не знаю, ничего не помню!»
— Как-то не хорошо это! — расстроилась я.