История царствования императора Александра I и России в его время. т.5. (1871)

Богданович Модест Иванович

В продолженіи своего пребыванія в Петербург, Дюмон познакомился с Новосильцовым и встретил на обеде в его доме князя Адама Чарторыскаго и графа Павла Александр. Строганова, которых знавал прежде, перваго в Женеве и втораго в Лондоне. Отдавая справедливость их простой в обращеніи и обширным сведеніям, Дю-

іі*

мон надеялся, что гласность их совеіцаній и отчетов по части народнаго просвещенія распространится и на другія отрасли русской администрации, и особенно на судопроизводство, потому что суды нуждались в ней всего больше, и хотя адвокаты и судьи в Россіи казались Дюмону ниже всякаго понятія, которое можно было составить о них в Англіи, однакоже, наблюдая спокойный и благоразумный прогресс русских учрежденій всякаго рода, он был уверен, что в продолженіи десяти лет все должно было у нас измениться к лучшему. На счет самаго Императора Александра, Дюмон отзывался самым благопріятным образом. „Не стану повторять того — нисал он — что говорят о Государе его поклонники, люди, наиболее к нему близкіе. Всего

лучше хвалят его те, которые, норицают его —то за его мягкость, шпорил заводить его слиіиком далеко — то за его доброту, которая впадает в крайности, то за его бережливость, которая противоречит обычаям двора, или унижаешь внешнее величге Имперги. Если-же разобрать факты, подающіе повод к таким порицаніям, то не найдется ни одного, из котораго можно было-бы по справедливости заключить об излишествах в этих добродетелях. Александр наследовал правительству подозрительному, произвольному, суровому, чтоб не сказать больше, правительству расточительному, любившему роскошь и ничего не щадившему для поддержанія этой роскоши. Перемена была слишком резка.... Сначала опасались за чрезвычайно быстрое стремленіе к эмансипаціи крестьянъ—тем более, что такая быстрота казалась несовместна с существующим порядком вещей, при коем правительственныя пружины крайне ослаблены после насильственнаго их напряженія; но теперь все убедились, что Император и благоразумен, и терпелив; что он дает время созревать своим планам.... Нет правительства, которое было-бы столько исполнено добрыми намереніями и столько занято общественным благом, и если есть в чем нибудь недостаток, то единственно в исполнителях добра, которое хотят сделать. Люди должны быть откопаны (d'eterr'es) или созданы, и в этом главная трудность. Удивительно, что здесь так много заведеній для общественнаго образованія, и так мало образованных людей. Во всехь ведомствах необходимо употреблять иностранцев: это—большое зло, но зло неизбежное.“

По самому предмету своих обычных занятій, Дюмон должен был войти в сношенія с Сиеранским, Розенкампфом и другими нашими законниками. Не смотря на то, что Розенкампф прикинулся поклонником Вентама, ему не удалось пріобресть расположеніе Дюмона. „У нас есть тутъ— писал онъ—лифляндец, Розенкампф, бывшій долго президентом суда в Дерпте, а теперь назначенный собирать все указы, то есть все законы Имперіи, приводить их в порядок, отделять все несоответственное, и приготовлять синоптическія таблицы, которыя последовательно представляются Императору. Этот господин Розенкампф, великій почитатель Вентама, поспешил увидеться со мною, и мы много раз с ним беседовали. Он несколько поверхностен, но мог-бы сносно вести редакцгю, которая ему поручена, еслибы имел мужество жертвовать своим самолюбіем; беда в том, что он, из опасенія прослыть плажіатором, не пользуется мыслями, которых сам не выдумал."

В другом письме Дюмона к Ромильи, полу-ченном в Лондоне в августе 1803 года, находимъ:

„Я провел вечер с Сперанским. Мы были одни. Он любит свое отечество и сильно чувствует, что реформа юстиціи из всех благ есть важнейшее. Здешніе юристы обращались к немецким, к одному англійскому (Макинтошу), и не были довольны их корреспонденціею, в которой, большею частью, не нашли ничего, кроме старой рутины и римскаго права. В настоящее-же время, открыв Бентама, они думают, что могут обойтись без всех остальных, и здесь почти уже решено обратиться прямо к нему."

Вскоре после того, Дюмон писал, что в Петербург велено сделать перевод сочиненій Бентама, который предполагалось исполнить с болыпим стараніем и издать великолепно. По словам Дюмона—„вдовствующая Императрица узнав, что мною издана книга, которой она слышала много похвал, пожелала, чтобы я был ей представлен: по этому я отправился в Павловск. Императрица говорила со мною весьма приветливо и спрашивала, почему я не хотел-бы поселиться в Петербург!;? “

Сочиненія Бентама на русском языке сперва появились в „Санкпетербургском Журнале", офиціальном органе министерства внутренних дел, где помещены были, в числе прочих, статьи: о пользе обнародованія отчетов; о свободе книгопечатанія; о необходимости утверждать законы на причинах. Все эти отрывки были встречены общим сочувствіем публики и образованнейших людей той эпохи. В 1805 году вышел на русском языке первый том сочиненій Бентама, изданный по Высочайшему повеленію и посвященный Императору Александру. Второй том появился в 1806-м, а тре-тій в 1811 году. Русское изданіё отличалось от французскаго векоторыми дополненіями Дюмона, но, за то, в главе: „средство предупреждать распространеніе знаній, кои могли-бы люди обращать во вредъ“, где идет речь о цензуре, выброшено начало и последнія строки, в коих осужденіе цензуры выражено с особенною резкостью.

Трудно сказать, какое влшніе оказали сочиненія Бентама вообще на дух русскаго общества, однакоже из переписки его и Дюмона видно, что тогдашніе передовые люди: Мордвинову Чичагову Александр Ив. Салтыков и другіе, оценили по достоинству благотворный идеи англійскаго юриста. Сам Император Александр, в 1814 году, после паденія Наполеона, находясь в апогее своей славы, вошел в прямыя сношенія с Бентамом. Поводом к тому было письмо к Государю Бентама, посланное

из Лондона в мае 1814 года, в котором он писал, что, имея шестьдесят шесть лет и проведя из них около пятидесяти в занятіях по законодательному труду, он гордился-бы посвятить остальные годы своей жизни, на сколько это может быть сделано им в своем отечестве, на улучшеніе состоянія этой отрасли управленія в обширной Россіи. За тем, упомянув о французском и русском переводах своих сочиненій, Бентам говорить, что, со времени их появленія, были изданы в Европе два обширных кодекса законов: один Наполеоному а другой Королем Баварскиму и что в обоих упоминается с похвалою о трудах его. „Похвала труду—продолжал онъ—одна вещь: принятіе его — другая. Имея перед собою мой труду оба эти новейшія произведенія приняли за освованіе законы дреьняго Рима. Для Россіи, во всяком случае, это было-бы помехою.,., Скажите

слово, Государь, и Россія представит свой собственный кодекс на суд Европы. Правда, для Россін, я чужой человек, но в отношеніи к этой цели едвали я более чужд ей, чем курляндец, лифляндец или финляндец ²⁰). Что-же касается местных знаній, то, чтобы поставить меня в уровень с Русским, такія сведенія одинаково необходимы — для меня также как и для тх, и никто не мог-бы доставлять мне подобны^ сведенія с такою готовностью, с какою я принял-бы их и ими воспользовался.

„В моем сочиненіи представлен образец уго– , ловнаго кодекса. Чтобы довершить его, потребовалось-бы только несколько месяцевъ.

„Государь и отец: в этих качествах ваше величество всегда желаете и находите удовольствіе являться пред своим народом. В этих, так счастливо сочетавшихся качествах, ваше величество, даже на суровом и тернистом поприще уголовнаго закона, могли-бы явиться пред народом, обращаясь к нему чрез посредство моего пера, как Государь по своим повеленіям, и как отецъ—по своим наставленгям; Государь постарается столько-же установить необходимыя обязательства, сколько отец сделать необходимость этих обязательств для всех очевидною."

За тем Бентам требовал объяснешя основаній (reason) каждаго из законов, настаивая на том, чтобы закон, при помощи подобных объясненій, был понятен, чего не бывает очень часто, когда он выражен в форме категорическаго повеленія. В последнем случае требуется только слепое повиновеніе закону, а в первом предполагается убеж-

деніе в его необходимости: одно—только действует силою, а другое—покоряет и разумъ.

В заключеніе своего отзыва Бентам писал: „Что касается вознаграждетя, то честь быть избранным для такого труда и нераздельное с нею удовольствіе составляют единственную награду, которая при моем положеніи становится необходимою, единственную, которую позволил-бы мне принять мой образ мыслей."

В ответ Бентаму, Император Александр писал следующее собственноручное письмо (на французском языке):

„М. Г. С болыпим интересом я прочитал письмо ваше ко мее и находяіціяся в нем предложенія содействовать вашими познаніями законодательным трудам, имеющим целыо доставить моим подданным новый кодекс законов. Это дело столь близко моему сердцу, и я придаю ему такое высокое значеніе, что не могу не желать воспользоваться при его совершеніи вашими знаніями и опытностью. Я предпишу коммисіи, на которую возложено исполненіе этого дела, прибегать к вашему содействію и обращаться к вам с вопросами. Между тем примите мою искреннюю благодарность и прилагаемый при сем подарок (souvenir), в знак особеннаго уваженія, которое я к вам питаю.

„Александръ.

Вена, 10 (22) апреля 1815".

К письму Государя был приложен драгоценный перстень, в футляре, запечатанном Императерскою печатью, который Бентам возвратил не вскрытым Высокому дарителю, при письме, заключавшем в себе объясненіе такого поступка тем, что, имев счастіе пріобрести хорошее мненіе Его Величества, он считает денежную ценность не имеющею значеніе. Далее следовало подробное изложеніе прпчин, по которым желаніе Государя воспользоваться услугами Бентама в указанном ему порядке не могло принести никакой пользы. Вместо того, чтобы поручить ему, (как предполагал он сам), составленіе проекта вполне, по какой-либо значительной части полнаго кодекса, Государь писал ему, что „коммисія получить предписаніе прибегать к его содействію и обращаться к нему с вопросами". По мненію Бентама: „в таком важном деле, человек способен предлагать вопросы другим только в той мере, в какой сам владеет предметом. Следовательно—будет одно из двух : или эти лица довольно способны, чтобы вести дело, не обращаясь с вопросами к другим, или, считая себя вполне способными к порученному им делу, станут предлагать вопросы pro forma, заранее приняв на себя их решеніе, и тогда полученные ответы окажутся— либо согласными с этим решеніем, т. е. безполезными, либо несогласующимися с принятым предрешеніем, и в таком случае, исходя от иностранца, хотя и имеющаго некоторое понятіе об этом деле вообще, но незнакомаго с особенностями страны, где ведется дело, без всякаго сомненія, будут отринуты".