История царствования императора Александра I и России в его время. т.5. (1871)

Богданович Модест Иванович

Далее—Бентам пишет о Розенкампфе, как о человеке совершенно неспособном и питающим к нему явное нерасположеніе. По словам Бентама: „он скорее согласился-бы послать ответы марокскому императору, чем к коммисію под таким начальством".....

„При составлены полнаго кодекса законовъ—какой по видимому предполагается в Россіи — либо когда приготовляется один из обширнейших его отделов, как-то: уголовный, гражданскій, или кон-ституціонный, относительно публичности, при веденіи этого дела, могут быть приняты два способа: негласный, или закрытый, и гласный, или открытый, при закрытом способе, дело ведется одним лицом, или несколькими лицами, назначенными Государем, и остается в тайне, пока не явится в свете вооруженными силою закона; при открытом-же способе, кодекс, до выхода в свет во всеоружіи закона, делается

известным публике, наравне с литературными произведеніями, с целью—если не прямо заявленною, то подразумеваемою — вызвать замечанія частных лиц (выраженныя приличным образом). В настоящем случае, коммисія предложить негласный способ веденія дела, потому что, при таком способе, неспособность членов коммисіи, как-бы ни была она велика, будет скрыта до тех пор, пока обнаруженіе ея окажется уже слишком поздним, чтобы отвратить сделанный ею вред, между тем, как пригласном веденіи дел этот вред был-бы обнаружен во-время.“

По мненію Вентама—„настоящій случай (приготовленія вновь полнаго кодекса) совершенно отличался от обыкновеннаго законодательства (изданія частных законов), которое, по обширности государства, устройству правительства, состоянію общества и недостатку времени, не допускает предварительной гласности. Напротив того, при составленіи новаго кодекса являются возможность обсудить дело и потребность в известной медленности. За тем, ежели кодекс, начертанный по повеленію Государя коммисіею, выйдет в свет, то остается решить: будет-ли он вооружен силою закона, или издадут его в виде проекта, представленнаго обсужденію публики вообще, либо какой-нибудь определенной ея части? В первом случае, если он составлен дурно, то вред от него начнется немедленно без всякой возможности к его отвращенію; во втором-же, будет возможность предупредить вред; но что может побудить посторонняго человека к тому, чтобы подвергать сомненію превосходство закона, уже в некоторой степени одобреннаго правительством? Да ежели-бы и принял кто на себя такую роль, то офиціальный советник, пользующійсядоверіем правительства, может уверить Государя, что замечанія на закон не заслуживают никакого вниманія, и что автор их наглый человек, от котораго нельзя ожидать никакой полезной услуги."

Изложив в сильных выраженіях вред. могущій произойти от негласнаго составленія законов, Бентам продолжаетъ:

„Подумайте, Государь, о той ответственности— той страшной ответственности, которая легла-бы на Вас, если-бы Вы заставили судьбу сорока милліонов людей, так сказать, висеть на нитке, при столь важном труде, составленном — не могу не повторить этого—столь мало способными руками.... Следуйте открытому способу: примите—не от моей только, но от всякой другой руки, что-бы ни приносила она—план для делаго кодекса, для части его и отдельныя замечанія, и тогда никакая тягость подобнаго рода не будет лежать на совести Вашего Императорскаго Величества. Все бремя ответственности иадет: во первых, на совесть самих добровольных работников; во вторых, на совесть мыслящей, хотя и не участвующей в труде части публики, собирать мненія которой — на основаніи того-же всеохраняющаго принципа гласности—будет стараніем Вашего Величества. Еслибы даже сужденія этого многолюднаго трибунала оказались ошибочны, Вы, Государь, сделав для избежанія ошибок все, что в силах человека сделать, будете свободны от всяких упреков самому себе, как и от всяких иорицаній."

За тем, обратись к собственному проекту, Бентам, писал, что, вместе с изданіем этого труда, надлежало вызвать указаніе несовершенств его. Для поощренія к тому — „пусть автор каждаго подобнаго сообщенія получить пособіе, вполне или частью, для издержек печатавія и на бумагу.... Но существенная предосторожность, без которой произошлобы вредное самооболыценіе вместо полезнаго пріобретенія указаній, состоит в том, что это пособіе должно быть безразлично даваемо всякому представляющему замечанія. Если, во вниманіе того, что надлежить выбирать наиболее достойное, такой выбор будет предоставлен одному человеку или одному собранію людей, то пособіе получать только те, коих сообщенія будут соответствовать личным целям этих судей, а, напротив того, во всех случаях, когда, или в содержаніи сообщенія, или в его авторе, найдется что-либо не соответствующее этим личным целям, почти наверно результатом будет не публикадія, а задержка замечаній, каковы-бы ни были их достоинства." Бентам полагал, что упражненіе в таких занятіях образовало-бы школу законодательства, из которой можно было-бы выбирать, для занятія должностей по этому ведомству, людей, представивших наиболее убедительныя доказательства своей к тому способности.

Далее—он поставляете на вид выгоды, которыя произойдут от составленія проекта иностранною рукою:

„1. Никаких стесненій для свободной критики. Как никто не

будет ни бояться, ни надеяться чего-либо от руки составившей проект, то каждый туземный глаз станет искать в нем ошибок, а не достоинствъ.

„2. Предположив, что проект, войдя в кодекс, получит силу закона, никто не подумает, чтобы обязан был тем фаворитизму автор, находящейся вдалеке, без связей, и даже лично неизвестный Государю. При таких обстоятельствах, предпочтеніе его труда пред другими непременно будет приписано удовлетворительности его для предположенной цели.

„8. Ероме того, еслибы автором был Англичанину то в самой Англіи не было-бы недостатка в критике, и во всяком случае тамошнія обозренія (review) не могли-бы, не противореча своим интересам, оставитв без критики такое произведете и старались-бы найти в нем несовершенства всякаго рода, действительныя и мнимыя.“

Сравнивая с предполагаемою школою законодательства существовавшее тогда ведомство кодификаціи (Коммисію составленія законов), Бентам приводил, из доклада, ею представленнаго Государю 28 февраля 1804 года, факт, что: „с 1700-го по 1804-й год, в теченіе 104-х лет, существовали коммисія за коммисіей, ведомство за ведомством, оклады за окладами, и—все таки ничего не сделано. За тем, в 1804 году, является коммисія в новой форме, проходит еще одиннадцать лет, и—опять ничего не сделано.... Таким образом только растрачивались деньги, хотя из этого не выходило ничего. “

Предлагая свои собственные труды на суд публики, без исключенія кого-бы то ни было из комментаторов, Бентам требует, чтобы к каждой части труда—и даже к каждому слову, где потребует его важность — были присоединяемы объясне-нія, служащія указаніем основстій (reason) соответственности всего того, что лредлагается для принятія в кодекс. Повелгьпія без основаній составляют только обнаруженіе воли сильнаго, который требует повиновенія от безпомощнаго."

За темъ—Бентам, обращаясь к обещанію, которое он дал князю Адаму Чарторыскому — содействовать своими советами изданію кодекса для Польши, предлагал ограничить свой труд составленіем польских уголовных и гражданских законов. „Ваше Величество видите мою навязчивость— писал он. — Но почему мне стыдиться ея? Мне не нужно—ни денег, ни власти, ни высокаго сана, ни даже благосклонности: мне нужва только вероятность принести пользу...."

К сожаленію, безкорыстное, честное предложеніе Бентама не имело дальнейших последствій, и знаменитый юрист был принужден отказаться от своей задушевной идеи—принести пользу Россіи(⁵).

В отношеніи к положительному законодательству, в государственном совете возбуждены были министром юстиціи Трощинским вопросы: 1) могут-ли подходить под Всемилостивейшій манифесту в 80-й день августа 1814 года изданный, преступники по первым двум пунктам и святотатцы? и 2) подлежит-ли в полной мере прощенію, по точной силе помянутаго манифеста, делатели фалыпивых ассигнацій? По первому из сих вопросов, государственный совет, в общем собраніи 16 ноября, положил, на основаніи 18-й статьи манифеста, что всякое преступленіе, за которое положена по законам смертная казнь, не может подлежать прощенію. По второму-же вопросу, государственный совет, в общем собраніи, изложил мненіе, что „деланіе фальшивых ассигнацій должно почитать преступленіем, не токмо равным частному грабежу, но некоторым образом превосходящим оный, ибо оно в точном его смвісле еств ни чтЬ иное, как грабеж общественный", и потому такіе преступники не могут подходить под Высочайшій манифест 80 августа, и на основаніи 17-й статьи его только избавляются от телеснаго наказанія. Об исполненіи обоих мненій государственнаго совета было предписано сенатскими указами, 14 декабря 1814 года (⁶).

Литература и Журналистика. Общество Арзамас. Цензура. Основаніе и успехи Россійскаго Библейскато общества. Административный раснориженія по министерству народнаго просвеіценія. Частный пожертвоваванія на пользу просвещенія и благотворительности.

(1812—1815 г.).

Век Александра І-го был временем процветанія нашей отечественной литературы, и даже грозное нашествіе Наполеона не остановило ея успехов, хотя и литераторы, наравне с прочими своими согражданами, принимали участіе в обороие отечества. Жуковскій, задумавшій воспеть князя Владиміра и посвятившій несколько лет жизни труду приготовительному к своей поэме, вступил поручиком в московское ополченіе, отправился к арміи и находился в Бородинской битве. Батюшков участвовал в прусском походе 1807 года, в шведской войне 1808—1809 годов и в войне 1813 года. Князь Вяземскій, в казачьем мундире Мамоновскаго полка, находился при безстрашном Милорадовиче. Сам Карамзин хотел оставить монументальный труд свой и идти на защиту дорогой ему Россіи. Но тяжкая для нас година Отечественной войны была временем развитія не од-