История четырех братьев. Годы сомнений и страстей
Шрифт:
— Этот — настоящий бизон. Бизон с виду неуклюжий, да бегает быстро, а Павла не очень сдвинешь. Но так же боится холода. От его веса лед по всему Каспию пополам треснет. Но и его рыбаки пожалели.
— А кто такие бизоны? — спросила Симка. — Я думала, козочки…
Алексей посмотрел на нее.
— Птички! Чирик-чирик! Ты почитай. От этого у тебя румянца на щеках не убавится.
— Иные барышни и образованные и личиком ничего себе, а замуж — ждут, выбирают и просидят в девках.
— А ты? Замуж собралась?
— Придет время — соберусь. Я не хромая, не горбатая.
Алексей отвернулся. Поморщился страдальчески:
— Я не ухажер.
И вдруг Симка перестала ходить.
— Что же так? — спросил Володя.
— «…и дал жестокий мне отказ».
— Кто кому дал отказ?
— Она мне! — съязвил Алексей.
Пока Алексей по настоянию матери отсиживался дома, она приносила ему новость за новостью. Пришел с фронта Фонарев Сергей Иваныч! После тяжелого ранения и разных госпиталей. Пока у чужих людей ютится. Покашливает — тоже после ранения. И молодуха у него появилась.
— Ничего себе на лицо, и стать есть. А так — мещаночка. Бойкая, сто слов в минуту. Отдам им большую комнату. — Она имела в виду комнату, которую занимал перед началом гражданской войны Рабочий комитет. — Пока без ордера поживут. Хлопочет.
— Не подходит ему мещаночка.
— Он нас с тобой не спрашивал, — ответила мать. — А тетя Аня, моя сестра, уезжает в Баку. В ее квартиру переселимся. С тетей Сашей по соседству будем жить. Этажом выше. Квартиру-то помнишь?
Где ему помнить? Один только раз и был у них. С Вовкой. Вовка научил Гришку, двоюродного брата, площадным словам, а тот пойди на кухню и одним духом выпали их прислуге! А та — хозяевам жаловаться. И дядя Самсон, гигант, вежливо так взял его с Вовкой за плечи — и за дверь. До свиданьица. Больше не приходите. Давно это было!
— Значит, в буржуйской квартире поживем, — сказал он.
— Он учитель гимназии был, Самсон Львович, а не буржуй! И Сашин муж, Иван Абрамыч, никакой не буржуй, а конторский служащий! Был старшим в конторе, не последним человеком, да ведь и не буржуй. Ты будь вежлив с ним, он человек строгий. Председатель домкома он, без него и в квартиру не въедешь.
— Да ну его!.. Я прочитал очень интересные книги! Раньше я многое представлял неправильно.
— Только с учителем не спорь…
В окна пробивался дневной свет. С той стороны, где ходят люди, где ребята перебрасываются камнями или сражаются на шашках-палках. С воли.
И Алеша вдруг вскинулся: ничего нет сладостней и невыразимей воли. Нетерпение, как у тех хищных и нехищных в зоопарке, что без устали ходят вдоль железной клетки. В нем заколотилась, волнами перекатывалась в груди жажда воли, движения.
Он вышел на улицу. Здесь ли он вырос? Из какой страны, с какого полушария приехал? Все новое. И тишина — благостная. Будто никогда не было той страшной путины, леденящего ветра… Море стало для Алеши как бы сколком всего, что есть
И в школе было все новое. Даже лица, разговоры сверстников. Однако замкнутая натура Алексея вскоре взяла свое, и он вновь стал сдержанным, немногословным.
Глава тринадцатая
ВЧЕРА — СЕГОДНЯ — ЗАВТРА
— Дорогой ты мой братишка, друг! — говорил Фонарев, сжимая Алешу в объятиях. — Выжил! Уцелел!
Фонарев был худ. Более семи месяцев в госпитале отлежал. Тем временем и с панской Польшей подписали перемирие, и Врангель остатки своей армии распустил. После госпиталя Фонарев получил тридцать дней отпуска и решил обосноваться в Астрахани. А где еще? Один был на свете… Кое-куда наведывался, обещают место в военной прокуратуре.
— С вашим Ильей мы почти весь боевой путь прошли, — говорил Фонарев. — Не случись Ильи под рукой — быть бы мне у бога в привратниках и могилка б травой поросла.
О ранении Ильи и обстоятельствах теперешней его жизни Фонарев узнал от матери. И очень обрадовался выздоровлению Ильи. Радости было бы еще больше, если бы не хождения его, Фонарева, за ордером.
— Раз пришел — начальника нет. Другой раз — печати нет. Третий раз — ордер выдан другому! Ошибочка вкралась! В четвертый — в бумажке моей из военведа подпись неясна. И еще принеси бумажку, что не подпадаешь под закон о трудовой мобилизации. И сколько ни шумят о канцелярской волоките — проку нет. В газете «Коммунист» был фельетон, там написано: «Даже чтобы поставить курсанту клизму — бумага, вторую — снова отношение». Я думал, это так, смехом, а на деле — слезы? И сидит такой бюрократ в своем кабинете, высится над столом, словно памятник!
Алеша засмеялся. Фонарев посмотрел на него, и черты Сергея Иваныча смягчились. Он был доволен, что Алеша оценил его сравнение. Он вдруг увидел свои похождения со смешной стороны. И прибавил лишь:
— Не успели войну кончить, а бюрократы враз силу забрали.
Отпуск Фонарева окончился, и Сергей Иваныч определился в военную прокуратуру, в следственный отдел. И ордер, потустороннюю бумажку, получил. Женка его в доме освоилась и начала на кухне командовать. И совсем отделила Сергея Иваныча от Гуляевых. А Сергей Иваныч — он занятой человек, с портфелем ходит. И покашливает. Кашель негромкий, глухой, а все же Сергей Иваныч иногда легонько прижимает руку к груди.
Фонарев вошел в комнату, где занимались братья Гуляевы, протянул фотографию:
— Смотрите, какой орел!
Алексей взял «орла», затем передал Володе. Фонарев стоял за их спиной.
Фотография была глянцевитая, не помятая, не захватанная. На ней был изображен молодой офицер в особенной какой-то фуражке или каске с пером. Гусар не гусар, кто его поймет! Красивый. Такие хорошие, ясные глаза. Пухловатый рот, почти детский. Совсем молодой офицер, хоть и гордый. Возможно, его только что произвели, и он рад… Володя посмотрел на Фонарева.