История Лоскутного Мира в изложении Бродяги
Шрифт:
Вопросы без ответов, они жгли Его изнутри, причиняя боль.
А ведь Сын почти забыл, что такое боль: слишком мало было тех, кто способен был дать Ему это чувство.
Слишком мало… исчезающе мало их было… когда-то Сын даже думал, что их вообще нет, но козопас, простой козопас с изуродованным лицом, чьего имени Он так и не удосужился узнать, напомнил Ему, что те, кто способны бросить вызов богу, ещё есть.
То, что Он – бог, Сын знал уже больше двух сотен лет, с того момента, как повстречался с Безымянкой, но знание это мало что
Такое бывает.
А ещё бывает, что нечто незначительное, мелочь, меняет, если не всё, то многое.
Едва различимое сопение совсем рядом.
Сын слышал его много тысяч раз.
Это спала рядом со своим богом Милитэль, далёкий потомок туринки Милитэль, одной из тех, кто покинул Орн и последовал за Сыном. Дыхание и сердцебиение ее были столь безмятежны, что стало Хозяину Дорог понятно: Караван невредим, и Он сделает всё для того, чтобы так было всегда.
Всегда – это куда больший срок, чем может себе позволить бог.
Всегда – это вызов, стоящий куда выше убийства Бога Сотворённого, которым Он был когда-то.
Всегда – не было в Лоскутном Мире того, кто мог бы себе этого позволить, и Он решил заполучить это.
– Радуйся. – улыбнулся Сын и поцеловал Милитэль в губы.
Поцелуй длился и длился, грозя перерасти в нечто большее, но Он уже научился сдерживать Себя:
– Веди сюда ведьму.
О том, что ведьма могла сбежать, Он и не думал: карету ей не утащить, а без кареты её содержимое с места не сдвинуть.
О том, что Караван, получив противоядие, избавился от ведьмы, Он тоже не думал: наказание всегда было Его делом.
Думал Он о том, что, решив воспользоваться истинными людьми, упустил из виду другие расы… не упустил, посчитал несущественными, как считает путник несущественным небольшой камешек в своём сапоге. Час считает, два считает, а потом останавливается, снимает обувь и вытряхивает тот камешек.
Когда хотел, Сын мог видеть и знать куда больше, чем мог знать и видеть даже самый внимательный и информированный Человек. Сейчас был именно тот исчезающе редкий случай.
Перворождённые – их Он покарает первыми, сказав перед тем, как обнажить клинок:
– Рождённые первыми, обычно, и умирают первыми. Таков закон Лоскутного Мира. Пора бы и вам его наконец усвоить.
Стоящий-справа-от-трона, убивший собственного отца, чтобы освободить трон, не для себя, для Тёмного Повелителя, получил своё место напротив эльфов, затем свои места в плане получили и другие обладатели наследия Мудреца, последователи богов Древних, доДревних, Начал.
Что же до моего места в плане том… не нашлось мне места… ведь тем Богом Сотворённым, поискам которого Сын посвятил почти тысячу лет, оказался Он сам… а Человек не был Ему интересен, ведь всё, что знал я, знал и Он, впитав те знания с моей кровью, оказавшись отравлен этими знаниями на столько, что многие века мнил Себя мной…
– За предательство закона гостеприимства тебя ждёт смерть. – объявил
Он так и лежал, как недавно проснулся, нагой на простынях тончайшего шёлка в центре шатра.
– А за идею, которая родилась благодаря твоим действиям, Я дарую тебе право на просьбу. Любую. Проси же, – Я дам тебе то, чего ты пожелаешь.
Вошедшая женщина, сама попросившая называть её ведьмой-с-болот или просто ведьмой, была не так стара, как пыталась казаться. На вид, за сорок, сильно за сорок, но разве это возраст для той, кто осмелилась ставить условия Ему?
– Убей Юлисина… ту тварь, что Ты спас от Инквизиции. – был её ответ.
Без размышлений, без сожалений.
Ответ Ему понравился.
Просьба достойная Его, достойная бога.
Не жизнь для себя, жалкая, глупейшая из возможных просьб к существу, сила которого почти безгранична.
Убийство того, кого по убеждению, основанном на тщательных расчетах, правящей верхушки Льюсальвхейма, Корней, невозможно убить – это просьба достойная Его.
Гул-Вейт. Окрестности бастиона Имо-су. Год 1478 после Падения Небес.
Едва стоящую на ногах воспитанницу, что принесла ведро с розгами, увела Анатиэль: сегодня ночью будут наказаны не только две слишком наглых суккубары, но и глупышка, которая уже научилась бояться бога, но ещё не научилась любить.
Просто любить.
Лежит на траве блюдо, на котором истекают жиром куски манотворящей железы. Баснословно дорогой и редкий ингредиент на сокровище гномьей работы.
Розга всё ещё в руках у Тринитаса, и расставаться с ней Он не намерен, ведь сюда её принесли не для порки суккубар, как остальные, для боя принесли её сюда.
Не один из клинков, которые мог достать в любой момент, Тринитас не подходил для боя с тем, кто обитал в бастионе.
Для убийства подходил. Для боя – нет.
Бой, а не убийство – Тринитас учился этому сложному и, как казалось ранее, ненужному делу.
Розга в руке Его и сорочка с жилеткой в руках Лютиэль, что стоит рядом.
Жилетку Тринитас не просил, но она была.
Он убивал и за меньшее.
Давно, в те времена, в которые Он старался не возвращаться.
– Порадовала. – похвалил суккубару Тринитас и, вложив ей в рот розгу, принял сорочку.
Невесомой паутиной ткань обняла торс Его, заструилась по рукам Его.
Работа фей, за которую многие правители бы без лишних раздумий отдали годичный бюджет своих земель, да только феи кому попало сорочки, берегущие от заклинаний, стрел, клинков и даже пуль лучше любой брони и амулетов, не шили кому попало. Для богов шили их эти хрупкие создания, которые стояли на грани истребления и без вмешательства Командующего с его Роем, никак бы не дожили до посещения их Тринитасом.
Шили-то феи для богов, но и скромному бродяге в моём лице, «забывчивостью» этих самых богов и щедростью дочерей мадам Жоржет, тоже перепала одна рубаха.