История моей юности
Шрифт:
Но однажды я все-таки не укараулил. Отлучился на полчаса, и нас обворовали, утащили последние вещи, которые так берегла сестра. Нечего и говорить о том, сколько, было пролито слез по этому поводу.
Мне скоро должно было сравняться десять лет, а я в школу по-прежнему не ходил, хотя читал уже бегло и зачитывался книжонками о приключениях знаменитых сыщиков Ната Пинкертона, Шерлока Холмса и Ника Картера. Брал я эти книги у двоюродного брата и его друзей.
Брат Митя нынешней весной уже закончил начальную школу и готовился осенью сдавать экзамены в гимназию. Остальные мои
Начитавшись Шерлока Холмса и Ната Пинкертона, мы очень любили играть в сыщиков и преступников. Роль сыщика почти всегда я брал на себя.
Иногда в наших играх принимали участие девочки — мои двоюродные сестры Лида и Нина и их подружки. Но они решительно отказывались играть в сыщиков. Нам приходилось играть в горелки, в испорченный телефон, в краски, водить хороводы, петь песни.
Среди девочек была одна, которая мне очень нравилась. Это была десятилетняя дочь капитана, Катенька, гимназистка первого класса, хорошенькая розовенькая девочка. Она мне так нравилась, что даже снилась во сне. И если когда-либо мне приходилось становиться в паре с Катей, я страшно робел и смущался. Я так терялся, что даже забывал, что мне надо делать… Когда надо было бежать, я стоял, как столб. Дети весело хохотали надо мной. Несмотря на то, что друзей у меня было много, я тосковал по своей станице, по ребятам. Иной раз от тоски по родному краю я просыпался ночью и плакал.
Я давно, еще как приехал в Мариупольский порт, написал Кодьке Бирюкову письмо, описал ему подробный маршрут, по которому он с ребятами мог бы плыть на лодке в Мариуполь. Но ни ребят, ни ответа от них не было. Это молчание друзей очень меня угнетало…
Наступила осень. Наш хозяин — городовой, уже не такой добрый, как вначале, потребовал, чтобы мы освободили погреб.
Мы не стали возражать. На зиму нам все равно надо было перебираться куда-нибудь в теплую квартиру.
Отец наш несколько облагоразумился, перестал пить. Он нашел маленькую комнату за умеренную плату, и мы перебрались в нее.
— Эхо-хо-хо! Довел же я вас, ребята, что называется, до ручки, — вздыхая, как-то раз сказал нам с Машей отец. — Дожили мы… Скотина я. Простите уж меня, дети, ради бога… Пойду к Иринарху Дмитриевичу, буду просить его, чтобы помог мне устроиться куда-нибудь на работу.
Дядя Иринарх был добрым человеком. Он искренне хотел помочь нам. Обрадованный тем, что отец бросил пить, он предложил ему работу на пароходе, на котором служил капитаном.
— Поваром сумеешь быть? — спросил он у отца.
Никогда в своей жизни отец поваром не работал. Но отказываться ему не хотелось.
— Да как тебе сказать, — неуверенно ответил отец. — Домашнюю пищу приходилось готовить. Думаю, что сумею и команду твою обслужить… Угожу, постараюсь.
Первое время все шло хорошо. Отец вроде приспособился к своей новой специальности и научился готовить команде борщи, супы, котлеты. Может быть, все это было и не так уж вкусно, но матросы помалкивали, зная, что
Но все же обеды были, видимо, неважнецкие, потому что команда стала выражать вслух свое недовольство, и однажды чуть не произошел бунт.
Дядю Иринарха вызвали в управление порта к самому высокому начальству, сделали нагоняй и приказали немедленно выгнать незадачливого кока с парохода.
С горя отец снова запил… Опять наступили голодные дни.
— Саша, — сказала мне однажды сестра, — ты уже стал большой, должен все понимать. Так больше жить нельзя. Если сидеть дома, то мы будем все время голодать… Ты оставайся с отцом, а я поеду в город. Может, там устроюсь на завод какой или еще куда… Устроюсь, тебе помогать буду… Прощай, братик. Печку-то ты сам можешь затопить и кашу себе сварить…
И она уехала.
Мечты о станице
Предоставленный сам себе, я был волен делать все, что мне хотелось. К дяде Иринарху я теперь не ходил. Считая меня уличным мальчишкой, могущим дурно повлиять на детей, Лидия Николаевна запретила мне приходить к ним. И я почти не виделся со своим двоюродным братом и сестренками. Оборвалась моя дружба и с «чистенькими» детьми капитанов и механиков. По совету тети родители запретили им играть со мной…
Однажды я пошел за чем-то в бакалейную лавку. Там я неожиданно встретился с Катенькой. Разодетая, как куколка, девочка куда-то торопилась. Увидев меня, она с надменным выражением лица отвернулась и прошла мимо. Меня это очень огорчило.
Но вскоре я нашел себе новых друзей. Это были наши дворовые ребята — дети матросов, грузчиков и сапожников. С ними я тоже играл в сыщиков. Игры наши были интересные, шумные.
Иногда мы веселой ватагой бегали на пристань. Там кипела напряженная трудовая жизнь. Скрипели краны. Как муравьи, суетились грузчики.
По пристани под руку с проститутками расхаживали иностранные моряки. Мы клянчили у них деньги, сигареты, спички.
— Гив ми, — орали мы, — смоук сигарэтес, плиис!
— Гив ми, бокс ов мэтчиз, плиис!..
— Гив ми, пенс!
Моряки, шаря в карманах, охотно бросали нам монеты, сигареты или спички. Мы, как одержимые, сбивая друг друга с ног, кидались, норовя первыми захватить брошенный предмет, крепко стукались лбами. Иностранцы хохотали над нами.
В воскресенье к нам из города приехала Маша, привезла мне конфет и сообщила, что она устроилась судомойкой в аптеку, мыла флаконы и баночки из-под лекарств. Хозяин аптеки, провизор, был добрый немец, к Маше относился хорошо и обещал, если она будет внимательной, сделать ее даже фармацевтом.
Потом она стала приезжать к нам каждое воскресенье, привозила мне деньги, подарки. И я зажил неплохо. Правда, бывало не раз и так: проем я все деньги, а потом и сижу голодный… Жду, когда снова приедет сестра.
Мы спали с отцом на одной кровати. В комнате было холодно, и мы лежали, крепко обнявшись, согревая друг друга.
Однажды утром отец, проснувшись, сказал:
— Слышишь, Саша, я пить-то все… бросил…
— Как, папа, бросил? — удивился я. — Насовсем?