История моей юности
Шрифт:
Алексей, держа узелки с куличами, огорченно разглядывал их. Салфетки были изрядно выпачканы.
— Как же мы их теперь понесем святить? — сказал он удрученно. — Пожалуй, неудобно в таком виде… Грязные…
— Дай-ка мой кулич, — попросил я.
Пристроившись на скамейке у чьего-то двора, я перевернул салфетку на куличе другой стороной. Все было в порядке. Узелок стал чистым.
— Здорово! — повеселел мой приятель и последовал моему примеру.
Всю ночь мы бродили с девушками около, церкви, а рано утром, освятив куличи,
Всюду слышалось:
— Христос воскресе!..
— Воистину воскресе!..
Народ христосовался, целовался.
— А вот и твоя крестница, — сказал Алексей.
Мимо, улыбаясь, прошла молодая женщина, ведя за руку Таню. Маленькая девочка, плутовато улыбаясь, взглянула на меня.
— Ну как, Танечка, — спросил Алексей у девочки. — Не боишься теперь переправляться через Хопер?
Девочка побледнела, глазенки ее испуганно забегали.
— Ой, не напоминайте ей об этом! — сказала молодая женщина. — Я ее едва уговорила идти домой, никак не хотела переправляться… Боится теперь воды.
— Ничего, — успокоил Алексей. — Пройдет.
Вступаю в Красную гвардию
В начале гражданской войны по хуторам и станицам разъезжали белогвардейские офицеры и вербовали в свои отряды молодых парней. Сынки зажиточных казаков охотно откликались на зов белого офицерства и вступали в ряды белогвардейцев. Но иногда, попав под их влияние, шли в отряды и юноши из бедняцких семей.
Поддавшись офицерской агитации, с нашего хутора тоже ушли к белым несколько юношей. Основная же масса казацкой молодежи хутора оставалась нейтральной: не шла ни к белым, ни к красным.
В это время на хутор с фронта (не знаю, почему с таким опозданием) вернулся казак большевик Долгачев Иван Борисович. Был он развитым, образованным человеком, хорошим оратором.
Внешность он имел неказистую: небольшого роста, толстенький, сутулый; голова почти вся лысая. Но храбрости он был необычайной. В войну совершил ряд героических подвигов, за что награжден был четырьмя георгиевскими крестами и четырьмя медалями и произведен в подхорунжие.
Авторитетом Долгачев пользовался не только в нашем хуторе.
Кличка Большевик укрепилась за Долгачевым. Но так тогда называли и многих казаков-фронтовиков. А вот никто в хуторе, конечно, не знал, что Иван Борисович Долгачев был коммунистом. Мы узнали об этом уже значительно позже. Был, оказывается, у нас в хуторе и еще один коммунист — девятнадцатилетний сын нашего хуторского казака Ивана Ивановича Ермолова — Николай. Человек он был умный, недавно закончил Новохоперскую гимназию.
Вот эти-то два коммуниста, надо прямо сказать, сыграли в те смутные дни решающую роль в судьбе многих хуторских парней.
И Долгачев, и Николай Ермолов часто собирали нас в лесу или на берегу реки во время купания
Они рассказывали нам и о Ленине, и о его борьбе с самодержавием, и о большевиках, которые, сплотившись вокруг Владимира Ильича, добивались счастья для народа. Разъясняли нам, что такое социализм. Убеждали нас ни в коем случае не вступать в отряды белогвардейцев. А если доведется участвовать в гражданской войне, то рекомендовали поддерживать сторону большевиков.
После таких бесед мир перед нами вставал в совершенно других очертаниях.
За те несколько недель, что мы общались и беседовали с Долгачевым и Ермоловым, мы прошли такую политическую школу, которая помогла в дальнейшем правильно ориентироваться в развернувшихся событиях и избрать в жизни верный путь.
В станице жил мой приятель Миша Пеков. Он был удивительно развитым и начитанным юношей.
Отец его, Иван Панферович, по происхождению казак, доводился родственником нашему зятю. Но занимался Иван Панферович отнюдь не казачьим делом — он был ремесленником, славился как искусный жестянщик, кровельщик. Знал и малярное дело.
Это сблизило его с моим отцом. Иногда они сообща брали подряды у казаков на отделку домов. Иван Панферович крыл железом крышу, делал водосточные трубы, а отец красил, застеклял окна. Мы с Мишей помогали родителям: красили ставни, окна, палисадники.
Мне доставляло большое удовольствие вечерами после работы бродить с Мишей за Хутором, в поле, и вести с ним всякие разговоры. Мы говорили о прочитанных книгах, философствовали, мечтали…
Удивительные это были вечера! Они запомнились мне на всю жизнь! Собственно, говорил больше Миша, а я слушал. Он рассказывал мне о развитии философского мышления в Индии: об йогах, о том, как их система оздоровляюще действует на человеческий организм. Он чуть ли не наизусть знал «Божественную комедию» Данте.
Мне было интересно дружить с ним.
Как-то я затеял с Мишей разговор о социализме.
— У меня есть дядя, — сказал я. — Он социалист. Он мне много рассказывал о социализме… Да и от других слышал… Ты ведь, наверное, знаешь, что это за штука?
— Еще бы, — усмехнулся Миша. — Конечно, знаю.
— Ну и что? — оживился я. — Правда ведь, при социализме хорошо будет жить всем, а?
— Не знаю, — как-то рассеянно промолвил Миша. — Может быть. Но только это утопия. Я не верю в то, что при социализме люди будут нормально жить.
— Это почему же? — изумился я.
— Слишком мы все разные, — стал развивать свою мысль юноша. — Есть прекрасные люди, замечательные. Они, конечно, могли бы жить при социализме… Но ведь среди хороших, добрых людей есть негодяи и мерзавцы… И выходит, что эти дряни будут пользоваться благами при социализме наравне с хорошими людьми, будут жить за счет хороших людей…
— Нет, — сказал я. — Ты неправ…
Миша усмехнулся и как-то странно посмотрел на меня.