История моей юности
Шрифт:
Несмотря на свою, казалось бы, дряхлость, старуха проворно развела на загнетке огонь, живо принялась готовить еду.
Завтрак оказался роскошным. Вначале нам подали жирный ушник, затем курицу с жареной картошкой, потом последовала молочная каша со сметаной, и, наконец, на закуску кислое и пресное молоко.
От такой обильной еды мы осоловели. Захотелось спать.
— Бабушка, — сказал, зевая, Алексей-старший, — ночь-то мы не спали, спать охота… Глаза слипаются… Расстелили б нам дерюгу
— Ну, а что же, — промолвила старуха. — Можно… Настюшка, постели, голубок, им полость в горнице, нехай поспят.
После того как мы поели, молодая казачка постелила нам в горнице.
Товарищи мои пошли укладываться спать, а я задержался на кухне. Собирая со стола посуду, старуха как-то нерешительно посмотрела на меня, пожевала беззубым ртом, словно собираясь о чем-то спросить.
— А, да все едино, — решительно махнула она рукой и, потянув меня в чулан, прошептала: — Сыночек милый, ты уж не выдавай меня, старую, своим друзьякам-то… Вот о чем я тебя хочу спросить: вчерась, как это московские солдаты отступали, побрали они с собой много нашинских стариков… Ну и моего старика тоже забрали… Не видел ли ты, миленочек, этих стариков?
— Видел, на станции Новохоперск, — сказал я.
— Ой, боже мой! — обрадованно воскликнула старая женщина. — А не приметил ли ты между ними высокого старика с большой седой бородой?.. Такой это он из себя дородный да красивый… Вот его портрет, погляди…
Она торопливо принесла из комнаты запыленную, засиженную мухами, пожелтевшую фотографию мужа. Он, бравый старик, сидел в кресле во всех своих регалиях, с урядницкими галунами на вороте, с крестами и медалями на груди и с атаманской насекой в руке.
В памяти моей возникла картина смерти этого старика на платформе Новохоперского вокзала.
— Нет, бабушка, — покачал я головой, — не заметил его. Но там, конечно, и он. Куда же он денется?
— Вины-то за моим мужем никакой нет, — прошептала старуха. — Да и все-то старики, что забраны с нашего хутора, тоже не виноваты. Как думаешь, отпустят их, а?
— Конечно, отпустят, — сказал я. — Кому они нужны.
— Да вот и я так думаю, — повеселела старуха. — Ну кому они, старые, нужны?
Расстроенный, я вошел в горницу. Товарищи мои уже крепко спали. Я прилег к ним, но заснуть не мог.
Ворочаясь с боку на бок, я пролежал с час или полтора.
Вдруг забухали пушки. Со зловещим воем снаряды проносились над домом, разрываясь совсем близко. И от каждого взрыва дом наш содрогался и стекла в окнах жалобно звенели. Хутор обстреливала белогвардейская артиллерия.
Я поднялся с постели и вышел на парадное крыльцо.
По улице бежал с испуганным лицом солдат нашей роты и громко кричал:
— Выходи!..
И он побежал по улице дальше, крича одно и то же:
— Выходи!.. Быстро!.. Быстро!..
Я вбежал в горницу и крикнул:
— Поднимайся!.. Тревога!.. Белые наступают!..
— Пошел ты к черту со своими белыми, — ругнулся Дементьев, перевертываясь на другой бок. — И за каким чертом ребятишек зачисляют в Красную Армию?
Но остальные парни вскочили с пола, торопливо стали одеваться. Недовольно ворча, стал одеваться и Дементьев.
Мы с Мотарыгиным вышли из дома первыми.
Грохоча колесами по кочкам, по улице бешено промчалась военная зеленая тачанка. Стоя в ней, солдат с перепуганным лицом гнал лошадей вскачь.
Мы только что спустились с крыльца, как вдруг из-за угла дома раздалось «ура».
Я оглянулся. Размахивая шашками, на нас скакали всадники. На фуражках у них блестели кокарды.
— Белые! — завопил выскочивший на крыльцо Андрей Земцов.
Я заметил, как один из всадников наскочил на красноармейца и взмахом шашки свалил его с тачанки.
Но я не видел, куда девались Мотарыгин и Андрей, и побежал к плетню, намереваясь перескочить его, скрыться в саду. Тяжело навьюченный, я не в силах был перелезть через него.
Между тем белые скакали прямо на меня. Перелезать через плетень было уже поздно. Я прислонился к плетню спиной и стал стрелять в них…
В это время братья Марушкины и Дементьев, выбежав на крыльцо дома, в котором мы остановились, обстреляли белогвардейцев. Несколько человек свалились с лошадей. Остальные крутнулись назад и исчезли за углом.
Около дома, в котором находился ротный командир, нас собралось человек сорок из всего батальона.
— Товарищи! — обратился к нам командир роты. — Прошу спокойствия, без паники… Дело в том, что впереди нас, по-видимому, находятся позиции московского рабочего полка. Ввиду того что беляки зашли нам в тыл, наш батальон или отступил к Калмычку или пошел на соединение с москвичами… Нам остается одно: пойти на соединение с московским рабочим полком… Пошли, товарищи!.. За мной!..
Мы двинулись вслед за своим ротным.
Артиллерийский обстрел усилился. Снаряды, вздымая фонтаны земли, взрывались рядом с нами. Осколки с визгом разлетались над головой. Появились первые раненые.
Мы вышли на окраину хутора. Отсюда были видны горящие на солнце кресты и церковные главы станицы.
— На том вон гребне позиции москвичей, — сказал командир роты.
И действительно мы увидели на пригорке фигурки людей. Перебежками, обстреливая нас, они спускались к хутору.