История моей юности
Шрифт:
Меня в сопровождении санитара отправили в госпиталь.
В один из солнечных тихих дней в распахнутое окно палаты ворвался отдаленный гул канонады.
— Что это? — приподняв обвязанную бинтом голову, встревоженно спросил раненый солдат, лежащий рядом со мной на койке. (Инфекционные больные и раненые лежали тогда вместе.)
— Господи сусе, — пробормотал испуганно кто-то из лежащих на койках красноармейцев. — Неужто белые?
— Тоже сказал мне — белые, — весело рассмеялся рыжеусый
— Откуда тут быть белым, — помолчав, снова сказал рыжеусый солдат, дымя папиросой. — Белые, говорят, намазали салом пятки и улепетывают.
В этот момент дверь палаты открылась и в накинутом на плечи белом халате к нам вошел мой отец.
— Папа! — крикнул я радостно.
Отец подошел ко мне с озабоченным видом.
— Что с тобой, сынок?
Я рассказал ему о своей болезни. Он подсел к моей кровати.
— Как же ты, папа, нашел меня? — спросил я.
Отец рассказал, что красные в стремительном наступлении погнали белых и освободили не только наш хутор и станицу, но находятся уже где-то далеко за Урюпинской.
Весть эта привела всех больных и раненых в веселое настроение.
— Ну, я же говорил, — ликующе воскликнул рыжеусый солдат. — Белых теперь поминай как звали.
— На хутор забегали Андрей Земцов и Дементьев, — продолжал рассказывать отец. — Вот они-то и сообщили мне, что ты заболел и лежишь в Новохоперском госпитале… Запряг я лошадь да вот и приехал тебя проведать… Тут же близко, верст двадцать пять, должно быть…
Отец привез много фруктов, арбузов, дынь, но мне этого ничего нельзя было есть. И он все роздал моим товарищам по палате.
Орудийная стрельба не прекращалась.
— Скажи, отец, ты, случаем, ехал-то, не видал, где это проводят артиллерийские учения? — спросил рыжеусый солдат.
— Не видал.
— Весь день палят, — заметил мой сосед. — Уж и учения ли это, а?
Отец, пробыв у меня с полчаса, заторопился уезжать.
— Поеду, — сказал он, — а то же ведь оно дело-то какое: сейчас на нашем хуторе красные, а через час могут быть и опять белые. Война эта, как картежная игра. Ныне я выиграл, а завтра ты… Прощай, Саша! — расцеловал он меня. — Ежели всё так будет, то ден через пять я к тебе снова приеду, — пообещал он.
Угостив напоследок находившихся в палате красноармейцев крепким табаком-самосадом, «горлодером», который он сам выращивал, отец попрощался с нами и ушел. Но вскоре он вернулся, бледный, чем-то напуганный.
— Что, отец, забыл? — спросил его рыжеусый солдат.
— Ребята, — сказал отец тихо, — одевайтесь и уходите… Белые к городу подходят…
В то время в прифронтовых госпиталях у каждого больного и раненого гимнастерка со штанами лежала на табурете около него, а сапоги — под койкой. Мне не стоило большого труда одеться. Покачиваясь от слабости, поддерживаемый под руку отцом, я
— Беда, — сказал отец. — Только я было хотел ехать домой, а меня и не пустили… Говорят, белые подступают к городу… Откуда они, проклятые, только и взялись?.. Ведь не было же их… и духом-то ихним не воняло.
— А где же лошадь?.. Куда ты ее дел?..
— Да на своих напал… Наши хуторские… Алексей Марушкин, Земцов… Они взяли в обоз к себе. Обещали, как отгонят белых, привезти лошадь домой… Спасибо, я вот взял с собой куртку… Надевай, — сунул он мне ее. — Да пойдем.
— Куда, папа?.. Разве я могу из госпиталя уйти?..
— Эх, сынок, — горько усмехнулся отец, — госпиталь… Да какой же теперь может быть госпиталь, когда в городе черт знает что делается, ад кромешный… Все бегут сломя голову.
— Бегут? А у нас в госпитале ничего неизвестно..
— Это потому неизвестно, что госпиталь-то ваш, видишь, в каком закоулке… Тихо у вас, ничего не видно и не слышно… Пойдем скорее, а то, не дай бог, белые ворвутся… Пропадешь даром…
Мы вышли на улицу. Улочка была маленькая, пустынная. Но когда, завернув за угол, мы очутились на большой улице, то увидели что-то невообразимое: с грохотом проносились тачанки, двуколки, бежали перепуганные мужчины, женщины, солдаты, что-то крича, метались всадники.
Отец повел меня к Хопру.
На берегу у моста стояли красноармейцы с ружьями и без пропусков никого не пускали.
Около них собралась негодующая толпа.
— С ума, что ли, вы сошли! — в ярости кричал белобородый старик. — Чего не пропущаете-то?.. Ведь белые-то вот-вот ворвутся в город… Что, вы хочете, чтоб нас живьем порубали казаки?..
— Не велено пущать, — твердили солдаты. — Не велено!.. Отойдите!..
— Как так — не велено? — возмутился отец. — Не погибать же людям… Где ваш начальник?..
— А вон стоит, — кивнул красноармеец на высокого белобрысого парня с револьвером на боку, стоявшего у перил моста и смотревшего на разгневанную толпу с олимпийским спокойствием, точно его это и не касалось.
Отец подошел к нему.
— Товарищ, как же это так… — начал было он.
— Здравствуйте, Илья Петрович! — поздоровался белобрысый парень.
Отец ошеломленно посмотрел на него.
— Ваня! — вскрикнул он. — Ты?
Парень этот был знаком отцу еще по Урюпинской. Они когда-то вместе малярничали.
— Я, — ответил парень, ухмыляясь.
— Ваня, — сказал отец, — ты что же народ-то задерживаешь? Белые вот-вот ворвутся в город, перебьют ведь всех…
— Да запрещено тут без пропусков проходить, — сказал парень. — Приказ есть приказ. Да, наверное, тот, кто запретил пропускать народ, давно уже смылся из города, — добавил он и крикнул солдатам: — Эй, ребята, пускай народ! Пусть проходят через мост.