История нацистских концлагерей
Шрифт:
Миры заключенных
Вследствие координации эсэсовцами лагерей и их попыток унифицировать их к середине 1930-х годов возникла некая стандартизированная система концентрационных лагерей. Выработался определенный стереотипный облик лагеря СС – их структура, штат, а также социальный фон личного состава эсэсовской охраны стали обнаруживать явное сходство. Эсэсовцы ввели для узников и единообразную форменную одежду. Явное сходство просматривалось и в среде заключенных: к 1936 году большинство заключенных мужского пола, начиная с прибытия в лагерь, остригались наголо (и далее в текущем порядке примерно раз в неделю) [687] . Позже, приблизительно с 1938 года, для них ввели форменную одежду. Вместо прежнего разнобоя первых лет узников облачали в одинаковые куртки и брюки в широкую полоску, так называемую зебру, в сине-белую полоску летом, в сине-серую зимой, с номерами каждого заключенного на груди. В небольших первых лагерях охранники нередко обращались к заключенным по фамилии; в крупных концлагерях конца 1930-х годов заключенные вместо фамилий выкликались по номерам [688] .
687
До этого подобного единообразия не было. В одних лагерях заключенных подстригали очень коротко либо вообще наголо (1933–1934 гг.); в других им позволялось сохранить даже подобие причесок (см. фотоснимки в Morsch, Sachsenburg, 227–237). О требованиях к внешнему виду узников начиная с 1936 г. см.:
688
В некоторых лагерях зимняя форма имела зеленые полосы вместо синих; Schmidt, «Geschichte». Форменная одежда нового образца была введена в разное время между 1937–
Вновь прибывшие нередко терялись в море на первый взгляд совершенно неотличимых собратьев. Но, присмотревшись, начинали замечать, что узники поделены на различные группы, что существует определенная их иерархия. Одежда одних заключенных была опрятнее, жили они в лучших условиях, и – что главное – они часто носили на груди знаки так называемых капо [689] . Имелись и особые разноцветные значки для обозначения категории заключенного. Введенные впервые в некоторых из первых лагерей, такие знаки различия были стандартизированы приблизительно в 1937–1938 годах, когда эсэсовцы стали размещать разноцветные треугольники на форменных брюках и куртках для определения, к какой из групп относится узник, а группы различались по виду (предположительно) совершенных ими преступлений [690] . Цвет треугольника оказывал определяющее влияние на жизнь заключенных лагерей, соперничая по значимости разве что с полом, ибо с мужчинами и женщинами в лагерях обращались по-разному.
689
О привилегиях определенных категорий заключенных см.: LBIJMB, MF 425, L. Bendix, «Konzentrationslager Deutschland», 1937–1938, vol. 4, 33–34.
690
OdT, vol. 1, 91–95; Baganz, Erziehung, 165; DaA, Nr. 7566, K. Schecher, «R"uckblick auf Dachau», без указания даты, 90. О новаторстве лагерей Дахау и Эстервеген см.: Knoll, «Homosexuelle H"aftlinge», 65; L"uerssen, «Wir», 90–91.
Лагерная рутина
Невзирая на кажущееся однообразие, ни один день в концентрационных лагерях не походил на предыдущий. В зависимости от лагеря, времени года и конкретного года постоянно менялись графики распорядка дня. Кроме того, эсэсовцы, единственные распорядители лагерным временем, отнюдь не стремились к тому, чтобы жизнь заключенных вошла в некое русло привычности и предсказуемости, и поэтому предпочитали держать узников в состоянии перманентной неизвестности. Пробуждаясь по утрам, заключенный не знал, какие именно издевательства и злодеяния готовит день грядущий, но понимал, что ежедневная рутина в любой момент может быть нарушена очередной прихотью лагерных СС [691] . И все же процесс унификации лагерей неизбежно выражался в некоем устоявшемся порядке. Во всех лагерях дни подразделялись на отличные друг от друга временные периоды, отмечаемые воем сирен или перезвоном колокола, – еще один элемент, заимствованный от упорядоченного армейского или тюремного бытия [692] .
691
Sofsky, Ordnung, 89.
692
DaA, 9438, A. H"ubsch, «Insel des Standrechts» (1961), 77–78; Naujoks, Leben, 34; Freund, Buchenwald! 121.
День в концентрационном лагере для мужчин начинался очень рано, еще затемно; в летний период подъем был около 4 часов утра или даже еще раньше. Заключенные ополаскивали лицо водой, наскоро проглатывали завтрак (хлеб или кашу, запивая жидким чаем или суррогатным кофе), торопливо мыли оловянные чашки и тарелки, убирали их в шкафчики и переходили к заправке коек. Покончив с этим, они покидали отведенные им отсеки и направлялись на следующий ритуал – утреннюю перекличку, следуя «молчаливо, размеренно и по-военному быстро», как и предписывалось директивой коменданта лагеря Бухенвальд от 1937 года. Ослабевших и больных заключенных поддерживали товарищи, ибо на лагерную перекличку обязаны были являться все без исключения заключенные независимо от состояния здоровья (кроме помещенных в лагерный лазарет). Как только все заключенные были в сборе, эсэсовцы проводили общую поверку; если в процессе ее случались какие-то недоразумения, например не удавалось сразу установить количественный состав узников, весь лагерь иногда часами простаивал до прояснения всех обстоятельств. В ходе переклички эсэсовские офицеры делали объявления по громкоговорителям насчет предстоящих занятий по образу и подобию военных, например строевая подготовка, а блокфюреры раздавали наказания за неопрятный внешний вид, грязную обувь и тому подобные проступки. Наконец, заключенных после разделения на рабочие группы ускоренным маршем гнали на работы, часто за пределы лагеря [693] .
693
Naujoks, Leben, 34, 49, 62–63, 69, 76; Drobisch and Wieland, System, 294; Neurath, Gesellschaft, 44–49; Freund, Buchenwald! 162–165. Цит. в BArchB, NS 4/Bu 31, Bl. 20: A. R"odl, Allgemeine Anordnungen, October 9, 1937.
Принудительный труд занимал большую часть дневных часов заключенных, лишь ненадолго он прерывался на обед [694] . Обед был скудным, как правило нечто вроде овощного рагу с хлебом. Заболевания пищеварительного тракта были повсеместным явлением, как и голод, некоторые заключенные стремительно теряли в весе. Но в целом еда была хоть и относительно, но все же терпима. С точки зрения тех заключенных, чье пребывание в концлагере пришлось на военные годы, рационы были воистину царскими уже хотя бы потому, что узникам разрешалось увеличивать их. Хотя родственникам теперь запрещалось отправлять продуктовые посылки (как и посылки вообще), они могли передавать заключенным небольшие денежные суммы, что позволяло приобретать в эсэсовских столовых дополнительные продукты питания. Узник Дахау, получавший 4 рейхсмарки в неделю в 1938 году, мог на эти деньги купить 170 граммов сливочного масла, 170 граммов булочек, банку сельди или сардин, немного искусственного меда, кое-что для личного пользования – мыло, шнурки, зубную пасту, несколько кусочков сахару и две пачки сигарет (заключенным разрешалось курить после еды, кроме того, сигареты служили в лагере своего рода неофициальной валютой) [695] .
694
Некоторым заключенным доставляли обед прямо на рабочие места. Других гнали назад в лагерь, где они умывались и принимали пищу в отведенных им отсеках бараков.
695
Neurath, Gesellschaft, 54–56, 69–78; Naujoks, Leben, 32, 69, 96; Drobisch and Wieland, System, 207; Kautsky, Teufel, 246; NCC, docs. 190–192; ITS, ARCH/KL Sachsenburg, Ordner 11, Bl. 82: Bekanntmachung, June 10, 1936. Более широко на тему о деньгах заключенных см.: Grabowski, Geld, в частности, 29–51.
После возвращения всех работавших за территорией лагеря проходила
696
Neurath, Gesellschaft, 57–58, 239–242; Naujoks, Leben, 65–67; Kogon, Theory, 75–80; Freund, Buchenwald!, 163; Drobisch and Wieland, System, 297.
Большинство заключенных с нетерпением ждали воскресенья, хотя иногда их гнали на работы и в этот день, но работы не затягивались допоздна. И в выходные дни эсэсовские охранники регламентировали распорядок дня в бараках. Иногда по воскресеньям затягивались переклички, и узники снова вынуждены были часами стоять навытяжку, а потом до блеска надраивать полы в кубриках. По громкоговорителю звучали речи нацистских фюреров или допущенная администрацией для прослушивания заключенными музыка (иногда ее транслировали по вечерам и в будние дни). В некоторых случаях заключенные слушали выступления лагерного оркестра. После учреждения первого официального оркестра заключенных лагеря Эстервеген в 1935 году подобные музыкальные коллективы стали создаваться и в других концентрационных лагерях. Их главная функция состояла в том, чтобы они регулярно выступали перед эсэсовцами и заключенными [697] . На первых порах и в лагерях, как и в обычных тюрьмах, по воскресеньям проводились богослужения. Даже в Дахау эсэсовцы первое время позволяли местному священнику служить мессу на плацу для перекличек. Но из-за усугублявшегося конфликта между нацистами и церковью в середине 1930-х годов лагерная администрация запретила подобные мероприятия, а Гиммлер в конце концов и вовсе наложил на них запрет [698] .
697
Fackler, «Lagers Stimme», 151–169, 340–342, 356–361; Drobisch and Wieland, System, 297; Kautsky, Teufel, 219–222; Barkow et ab, Novemberpogrom, 77.
698
Fackler, «Lagers Stimme», 187–190; Zamecnik, Dachau, 53–54; Steinbacher, Dachau, 165–170; Drobisch and Wieland, System, 215, 307–308. В первых лагерях, например в Остхофене, евреям иногда позволяли встречи с раввином; W"unschmann, «Jewish Prisoners», 118.
Несмотря ни на что, всемогущество эсэсовцев в концентрационных лагерях так и не стало абсолютным. Хотя некоторые охранники терпеть не могли, когда заключенные бьют баклуши, уменьшение численности охранников по воскресеньям означало некое послабление для узников. Иногда им разрешалось играть в спортивные игры, устраивать состязания за пределами бараков, но чаще всего заключенные оставались в своих отсеках-кубриках, играли в настольные игры или читали. Первоначально некоторым узникам позволяли держать свои собственные книги, хотя впоследствии это правило было отменено. Когда Ганса Литтена в 1937 году перевели из Лихтенбурга в Бухенвальд, он вынужден был отослать домой все до единой книги. «Представляешь, что это для меня означает», – в отчаянии писал он матери. С тех пор Литтен вынужден был полагаться лишь на убогие фонды концлагерной библиотеки, такие библиотеки появились в 1933 году, иногда даже финансировались, разумеется за счет заключенных. Хоть все полки были забиты пропагандистскими трактатами, библиотека Бухенвальда насчитывала к осени 1939 года около 6 тысяч томов, среди которых иногда удавалось отыскать нечто ценное и полезное [699] .
699
Цит. в Hett, Crossing, 218. См. также: Seela, B"ucher; Neurath, Gesellschaft, 238–39; Fackler, «Lagers Stimme», 182; Seger, «Oranienburg», 37–38; Freund, Buchenwald! 158.
Заключенные также использовали свободное время для написания писем родным и близким. Им разрешалось раз в неделю или две послать короткое письмо или открытку, естественно безо всякой критики, да и темы приходилось выбирать – ибо почти любую можно было при желании истолковать как критику. Один заключенный составил образец идеального письма, выглядевший примерно так: «Спасибо за деньги, спасибо за письма, все хорошо, ваш Ганс». Какими бы безликими и примитивными ни были эти послания, заключенные ценили и их, поскольку свидания позволялись лишь в исключительных случаях. Всякого рода задержки писем или запрет на переписку неизбежно вызвали бы тревогу родственников, которые и так жили в постоянных переживаниях за своих узников. Примерно в 1938 году жена одного заключенного Дахау связалась со «штабом коменданта» и напрямик спросила: «Мой муж, случайно, не расстрелян? Потому что писем от него давно нет» [700] .
700
Цит. в Neurath, Gesellschaft, 67; DaA, 9438, A. H"ubsch, «Insel des Standrechts» (1961), 111. См. также: BArchB, NS 4/Na6, Bl. 3–4: Eicke to LK, October 14, 1938; Там же, R 58/264, Bl. 293–97: Gestapo Munich to Stapoleitstellen и др., March 4, 1937; Baganz, Erziehung, 277; Internationales Zentrum, Nazi-Bastille, 58–59; Bettelheim, «Individual», 440–441.
В принципе, невзирая на жесточайшую регламентацию быта, заключенные все же ухитрялись отвоевать для себя многое на этих нескольких квадратных метрах барачных отсеков. Нередко они использовали отведенное им пространство для подрыва тотального контроля СС за их жизнью. Тайно провозились статьи и письма с воли, как уже упоминалось. Заключенные со стажем все же обводили эсэсовцев вокруг пальца. Взять хотя бы Circus Concentracani в Бёргерморе. Однажды в воскресенье днем в августе 1933 года группа заключенных под управлением актера Вольфганга Лангхофа устроила представление акробатики, танца и музыки, включая и премьеру протестной «Песни болотных солдат». Они даже отважились подшучивать над эсэсовцами, также присутствовавшими среди зрителей, которым даже в голову не приходило, что кто-то рискнет превращать их в объект насмешек. Однако подобные смелые представления были весьма и весьма редки, в особенности когда террор СС в лагерях усилился. В конце 1930-х годов эсэсовцы позволяли лишь чисто развлекательные программы, опасаясь размытия границ между угнетателями и угнетенными. Разумеется, заключенные далеко не всегда испрашивали позволения у эсэсовцев и отваживались на тайные сходки, на которых обсуждались вопросы культуры, религии и политики [701] .
701
Langhoff, Moorsoldaten, 175–195; L"uerssen, «Wir», 131; Kautsky, Teufel, 221–222; Zamecnik, Dachau, 55; Fackler, «Lagers Stimme», 406–407.