История одного филина
Шрифт:
— За него генерал и отвечает!
— Помози я бы спокойно рекомендовал.
— Тогда пошлем туда этих двоих. О втором новобранце тебе что-нибудь известно?
— Ничего определенного: изнеженный господский сын, но, кажется, вполне порядочный.
— Тогда нечего колебаться! Сделаем, как просил генерал, а там пусть делают с ним, что хотят. Им ведь тоже известно, что генерал рекомендует.
— Будут еще какие приказания? — поднялся лейтенант.
— Благодарю! У меня все. Так эти двое закончили свою службу в пехоте. Передай их на две недели в моточасть, а затем отправь по специальному
— Слушаюсь!
Подполковник, оставшись один, достал бумагу и медленно принялся за письмо.
«Господину Карою Лацаи, капитану запаса, ныне секретарю сельской управы, лично:
Дорогой камарад!
Терпеть не могу оказывать протекции и сам никогда протекцией не пользовался, однако твое желание выполнил с радостью, потому что, в виде исключения, твой подопечный вполне того стоит. И не только из уважения к памяти его отца, погибшего на поле боя, но и сам по себе.
Сугубо конфиденциально!»
Секретаря сельской управы Лацаи письмо это очень обрадовало. Он долго прикидывал в уме, как ему понимать оговорку «конфиденциально», имеет ли он право рассказать об этом агроному, но в конце концов не устоял против соблазна поделиться с ним доброй вестью, поэтому он еще в тот же вечер отправился к нему.
Агроном, бывший в очень плохом настроении, — один из волов как раз в этот день сломал ногу — встретил его без обычной приветливости.
— Здравствуй, — обернулся он к появившемуся в дверях секретарю сельской управы. — Ну, заходи!
— И это называется вежливым обхождением, — рассмеялся секретарь. — Не осталось у тебя виноградной палинки? Помнится, прошлый раз она мне пришлась по вкусу.
— Нет.
— Ну тогда я подожду садиться, пока ты не прочитаешь одно письмецо, и тогда, готов спорить, еще и палинка найдется.
— Давай сюда твое письмо, — и агроном протянул руку.
Когда агроном прочел письмо и сообразил, что речь идет о Йошке Помози, он только руками всплеснул.
— Ну, ты и молодец! Господин секретарь… господин капитан… мой друг и повелитель, извольте сюда, на диван, тут помягче… Чем позволите вас угостить, какой палинки желаете?
— Вот это, я понимаю, прием, какой положено оказывать старому солдату!
— Так что же ты молчал до сих пор!
— Не хотел обнадеживать прежде времени. Ведь я этого Хетхати только понаслышке знаю… Зато фельдфебель Палинкаш когда-то служил под моим началом. Однако главное, что Йошке не нужна была никакая протекция, он сам умеет постоять за себя.
Агроном наполнил стопки, и приятели чокнулись.
— За твое здоровье, Карой! За здоровье Хетхати и фельдфебеля Палинкаша…
— За здоровье нашего Йошки и дядюшки Лаци! Старик плюхнется на свои склянки от удивления, когда увидит Йошку, да и Йошка не знает, что дядюшка Лаци-аптекарь в Доромбоше.
— Наконец-то хоть что-то хорошее, друг Карой, а то очень уж беспросветной стала жизнь…
— Что ж, надо спасать то, что можно еще спасти.
Друзья
А погода повернула к теплу. Гладкая прежде поверхность льда покрылась рубцами и трещинами, снег подтаивал, а в полдень — под голубиное воркование — с крыш падала капель. Даже у воробьев прорезался, пусть безыскусный, но радостный голос, и одновременно замолк жалобный посвист синиц, теперь они больше не страдали от холода, а промерзшая кора деревьев стала рыхлее, птицы теперь легче угадывали потаенные места, где укрылись жуки-древоточцы и другие насекомые, и уже не так голодали.
Мацко не часто теперь наведывался к Ху, не считая, конечно, тех случаев, когда пес сопровождал Ферко, бывал там, так сказать, по долгу службы. Дело в том, что Ху все меньше отличался приветливостью: он перестал видеть сны, а поскольку подлинной жизнью он считал ту, что приносили сновидения, — прекрасную и свободную жизнь ночного охотника, — то существование в неволе хижины представлялось филину тем ужаснее.
Но Ферко пес сопровождал повсюду, усматривая в этом свои собачьи обязанности, а за пренебрежение ими Ферко мог бы и упрекнуть при случае…
Конечно, не грубо, Ферко никогда не кричал на собаку, но Ферко вполне мог сказать: «Вот что, оказывается, старый пес бережет обувку…» — а это Мацко было бы очень неприятно. Конечно, в словаре Мацко не существовало таких выражений, как «беречь обувку», но укор в человеческом голосе он схватывал очень остро, и тогда его охватывало чувство вины: голова его поникала, а хвост ходил опахалом в знак того, что пес просит прощения.
Нет, Мацко недаром предан хозяину всей душой: вот и сегодня в доме у Ферко резали свинью, и Мацко мог объедаться в волю, что он и сделал. И хоть пиршество продолжалось недолго, Мацко наелся так, что его даже затошнило, и он убрался в свою конуру — переваривать.
Но под вечер Мацко захотелось поразмяться, и он отправился навестить филина, несмотря на то, что последнее время Ху пребывал в дурном настроении: с Мацко бесполезно было говорить о той, другой жизни, которую дарили ему сны и которая часто казалось ему более реальной, чем жизнь в неволе. Мацко в тех немногих случаях, когда Ху пытался рассказать ему об этой столь сладкой для него жизни помахивал хвостом в знак одобрения, — конечно же, его друг вправе пофантазировать, — но многого не понимал. Поэтому весь вид Мацко говорил филину: да, возможно все это когда-то и было, но сейчас Ху находится в хижине… а тот, другой мир… впрочем, с ним, Мацко, такое тоже бывает, иногда он во сне снова становится щенком, и мать кормит его… Но Мацко известно: та жизнь исчезает, как только откроешь глаза.
— Глупый ты пес, — недовольно нахохлился огромный филин, — дело не в том, что я сплю… а то важно, что я переношусь в лес, я живу там вместе со своей подругой и птенцами… иной раз приношу им ворону или другую добычу… вижу, на и другие птицы и звери живут в лесу…
Мацко в таких случаях понуро свешивает голову:
— Да, да… — всем своим видом отвечает он другу, — если ты видел, значит, все так… но согласись, мудрый Ху, сейчас ты находишься в большой конуре, которую построили для тебя люди…