История религии. Том 1

Мень Александр Владимирович

изображениями, моря, неустанно покачивающиеся, и степи с колышущейся травой

– действительно все это было во мне той ночью, и я был во всем. Я лежал с

закрытыми глазами. И прекрасные, совсем не такие, какие мы видим всегда,

белые звезды, большие и цветущие, тоже плыли со всей мировой рекой, как

белые водяные лилии. Хотя солнца не было видно, было так, словно и оно тоже

где-то вблизи моего кругозора. Но не его сиянием, а светом иным, никогда

мною не виданным,

пронизано было все это - все, плывшее сквозь меня и в то

же время баюкавшее меня, как дитя в колыбели, со всеутоляющей любовью.

Пытаясь выразить словами переживания, подобные этому, видишь отчетливее, чем

когда бы то ни было, нищету языка".

О значении красоты мира для восприятия Божественной Тайны говорит

астроном Камиль Фламмарион.

"Если вы изучаете природу, небо, в котором бесчисленные миры тяготеют

друг к другу в лоне света и жизни, если вам известны законы и общий механизм

этой природы, - можете ли вы не приветствовать Верховный Разум, громко

говорящий через материальный покров? Вечерние тени, волнующиеся по склонам

гор, благоухание, идущее из леса, склоненные чашечки цветов, глухой,

неумолчный шум океана, глубокая тишина звездных ночей - все говорит о Боге

красочнее и убедительнее всех человеческих книг" /9/.

Это то чувство, которое нашло свое воплощение в известном стихотворении

Лермонтова "Когда волнуется желтеющая нива...", заканчивающемся словами:

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе,

И счастье я могу поституть на земле,

И в небесах я вижу Бога... А вот интереснейшее признание человека,

который, теоретически считая себя неверующим, в течение многих лет своей

жизни чувствовал близость Бога.

"В возрасте между двадцатью и тридцатью годами, - говорит он, - я

мало-помалу стал неверующим, однако я не могу сказать, чтобы я когда-нибудь

терял это так хорошо описанное Спенсером "неопределенное сознание"

Абсолютной реальности, которая лежит за миром явлений. Для меня эта

реальность была не просто Непознаваемым, как у Спенсера, потому что хотя я и

перестал обращаться к Богу с детскими молитвами и никогда ни о чем не просил

Неведомое, но по некоторым данным я нахожу, что я часто бывал с Ним в

отношениях, подобных тем, какие создаются молитвой... Он был возле меня или

я был возле Него, не знаю, как лучше выразиться, во всякую трудную минуту

моей жизни; Он укреплял меня и вливал в меня бесконечные жизненные силы,

чтобы я мог снова почувствовать Его тайное спасительное присутствие. Это был

как бы неиссякаемый источник жизни,

справедливости, истины и силы, к Нему я

инстинктивно обращался каждый раз, когда ослабевал. И Он всегда выручал меня

из беды. И вижу теперь, что между мной и Им было личное отношение, потому

что в последние годы, когда я потерял пути к Нему, у меня явилось ясное

чувство ничем не возвратимой потери".

Это замечательное признание, приведенное Джеймсом, лишний раз

показывает, как интуиция может проявляться независимо от "мировоззрения" и

даже вопреки ему*. Внешние доказательства, относящиеся к Тайне тайн, когда

мы пытаемся приблизиться к ней на костылях интеллекта, никогда не могут

родить веры. Поэтому, говоря словами католического философа Эдуарда Леруа,

"откажемся от мысли, что доказательство уже окончено, прежде чем начинается

акт веры" /10/.

– ----------------------------------------------------------------

* Как полагают, Джеймс писал о самом себе.

Почему же тогда многие христианские мыслители считали, что разум тоже

может нечто сказать о Боге?

Они не хуже других понимали, что непосредственное внутреннее созерцание

выше логики, но в данном случае указывали на то, что даже наше ограниченное

мышление в какой-то мере способно подвести нас к понятию о Боге.

Нужно помнить, однако, что по самому своему характеру любые логические

доказательства носят принудительный характер. Для силлогизмов не существует

свободы, они - порождение интеллектуального рабства. А так как духовная

интуиция открывает нам высшую Реальность как абсолютную свободу, то заковать

и ее в цепи нашего ограниченного мышления было бы незаконным

посягательством. Поэтому Кант справедливо считал, что "доказательства" бытия

Бога не имеют принудительной силы.

Тем не менее человек испытывает потребность осмыслить свой духовный

опыт. Нужно лишь помнить, что речь идет не о "доказательствах" в узком

смысле слова, а о свидетельствах, что далеко не одно и то же.

x x x

Прежде всего на этом пути осмысления мы должны еще раз обратиться к

самому достоверному, что нам дано: к нашему внутреннему миру. Наше тело есть

часть окружающего мира, во всяком случае нечто с ним тесно связанное: оно

испытывает на себе закон тяготения, колебания температуры; мы ощущаем боль,

голод и жажду - словом, мы "по рукам и ногам" связаны внешней природой. Наши