История всемирной литературы Т.7
Шрифт:
Болезненной чувствительностью и замкнутым характером ипохондрик и одинокий мечтатель Амьель напоминает Мейера. Оба уходили от современной действительности: Мейер в «великое» прошлое, Амьель в созерцательность и мечты. Но Мейер преодолевал чувство неполноценности и путы мещанской ограниченности, благодаря могучей творческой фантазии. Амьель такой фантазией не обладал, ему помогала не муза поэзии, а ее серая сестра — рефлексия. Местную ограниченность, которую Мейер высмеивал и отбрасывал как сковывающие душу художника кандалы, Амьель после долгих колебаний усвоил и даже воспевал как великое достоинство «маленького нейтрального государства». В этом — трагедия Амьеля, который считал себя «нейтральным наблюдателем в ложе истории»; служение религии вынудило его не жить, а как бы присутствовать
Во второй половине XIX в., когда складывается национальное самосознание швейцарского народа, намечается подъем ретороманской литературы, которая до тех пор носила преимущественно религиозный, проповеднический характер. Поэты и писатели кантона Граубюнден, где благодаря высоте горных хребтов и удаленности от очагов цивилизации сохранился уникальный ретороманский язык — реликтовый и в то же время живой, функционирующий, обращались к богатейшему фольклору ретийцев, собирали и перерабатывали народные песни, сказки, предания, отдавая себе отчет не только в самобытности родного слова, но и в реальной угрозе, уже нависшей над ретороманской культурой под воздействием безжалостной технической цивилизации. Образцы гражданской лирики дает Джан Каспар Муот (1844—1906). В его стихах страстный призыв защитить ретороманский народ и его культуру от напора коррупции и «материализма» Нового времени сочетался с героизацией патриархальной старины и оправданием исторической отсталости.
Таким образом, литературное развитие в разных языковых регионах Швейцарии второй половины XIX в. проходило неравномерно. Наибольшего подъема достигла литература немецкоязычных кантонов, характеризовавшихся высоким уровнем буржуазных отношений; здесь литературный процесс, при всей его местной специфике, в целом совпадал с магистральными путями европейской литературы. В остальных регионах, значительно больше отгороженных от социальных и духовных движений Европы, шли процессы накопления сил и вызревания национального самосознания, сопровождавшиеся усилением областнических тенденций. Противоречие между национальной политикой союзного государства и культурно-языковой разобщенностью его частей так или иначе сказывалось на творчестве каждого швейцарского писателя, определяя в конечном счете сложную динамику движения литературы этой страны.
*Глава седьмая*
НИДЕРЛАНДСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Литературный процесс в Нидерландах второй половины XIX в. наглядно отражает углубление дифференциации общественно-исторических сил после происшедших важных политических перемен 1848 г.
Нидерландская буржуазия форсировала развитие промышленности в стране, извлекая необходимые для этого капиталы, прежде всего из усиленной эксплуатации колоний. С ростом промышленной буржуазии набирает силу и ее антагонист — пролетариат, чья классовая борьба оказала серьезное влияние на литературу этого периода.
Померкла идея буржуазного прогресса, ее просветительскую апологию окончательно вытеснили трезвые, лишенные эмоций резоны позитивизма. Ее романтические адепты уступают место неоромантикам, которые уходят за вдохновением все дальше от действительности, в эллинизм и эстетизм, проповедуют культ творческого «я», «чистого искусства». Упрямые сторонники идеи прогресса погружаются в скепсис, ищут утешение в насмешке над несовершенством человека. Им наследуют натуралисты, по сути переносящие на весь род людской историческую вину якобы неизбежного, хотя и несправедливого, общественно-экономического уклада. Наконец, критический реализм доискивается в самом этом укладе причин человеческого неблагополучия с помощью нового инструмента художественного исследования — социального анализа.
На всем протяжении рассматриваемого периода все эти ведущие литературные течения, как и в ряде других европейских стран, хронологически соседствуют или накладываются друг на друга, творчески сосуществуя, взаимодействуя или противоборствуя.
Как уже было показано, одной из принципиальных идейных и формообразующих особенностей нидерландского
Как и творчество его старшей современницы Босбом-Туссен, литературная деятельность Хендрика-Яна Схиммела (1823—1906) протекала, но не умещалась целиком в русле романтизма.
Начав с подражаний Шиллеру (ранняя драма «Наполеон», вольная обработка «Марии Стюарт»), Схиммел вскоре пришел к мысли о драме, где бы поэзия и история слились воедино. Самые удачные в этом отношении опыты отличаются широтой исторической концепции, живостью драматического развития и естественностью характеров. В драме «Струэнзе» (1868) о просвещенном датском министре XVIII в. Схиммел впервые в нидерландской литературе выдвинул идеал гармонического общественного устройства, как бы отдавая последнюю и почетную дань просветительским заветам.
Схиммел последовал курсу, предуказанному журналом «Вожатый» (в редакции этого журнала он работал в 1851—1867 гг.), редколлегия которого, и прежде всего Потгитер, находила источник социального оптимизма в свершениях «золотого» XVII столетия. В эпоху регентов и «великого пенсионария» Яна Де Витта, друга и покровителя Спинозы, разыгрывается действие романов «Гаагская девушка» (1856) и «Синьор Симейнс» (1875).
Умеренность, присущая нидерландскому романтизму вообще и усугубившаяся в пору его заката, сказалась в обращении Схиммела, художественно малоудачном, к идеалам мещанского уюта и благочестия (драмы «Вина и искупление», 1852; «Юфрау Бос», 1878; роман «Хозяева поместья Оммерен», 1870, и др.). Впрочем, эти произведения выходят за рамки романтизма.
Драмы Схиммела «Дитя государства» и «Струэнзе» и поныне ставят на нидерландской сцене. Творчество Схиммелла — переходная ступень от романтической апологии и осмысления прошлого ради настоящего к реалистическому осмыслению и критике настоящего ради будущего.
В нидерландской литературе второй половины XIX в., как это ранее произошло в основных европейских литературах, совершается процесс внутренней дифференциации реализма по его социальной ориентированности; крайним точкам идейно-художественного размежевания соответствуют два приговора буржуазному обществу — оправдательный и смертный.
Среди реалистов, разделявших иллюзии буржуазного прогресса, наибольший успех в Нидерландах выпал на долю Хилдебранда (этот псевдоним принял пастор Николас Беетс, 1814—1903). Его собрание новелл под общим названием «Камера Обскура» (окончательный вид эта книга приняла в третьем издании 1851 г.) еще при жизни автора стало популярнейшим произведением отечественной прозы.
Причина такой популярности ясна: в метко схваченных портретных характеристиках, словно в фотографиях семейного альбома (название книги указывает на это), голландский бюргер узнает самого себя и в общем вполне сам себе нравится. Юмор Хилдебранда, единодушно признанный всеми читателями и критиками как главное достоинство его эпопеи амстердамского быта, далек от сарказма Гейне, сатирический дар которого вдохновлял скромную музу нидерландца, и Мультатули — автора «Макса Хавелаара», с которым нередко сравнивают сборник «Камера Обскура». Это смиренная, а зачастую и самодовольная улыбка человека, умудренного жизнью, которая преображает наблюдательно подмеченные социальные пороки в типично человеческие слабости. Взять, например, зарисовку из жизни столичных обывателей («Семья Стасток») или семейный портрет нуворишей, вернувшихся в метрополию из Вест-Индии («Семья Кегге»). Но стоит резонеру-пастору на время исчезнуть со сцены — и жизнь проникает через объектив «камеры» в своем неподдельном драматизме («Старый знакомый», «Охотник Тейн»).