История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
Шрифт:
Молодой человек, француз, с красивым лицом, по имени Кревкёр, показывавший воспитание, равное своему происхождению, прибыл в Петербург в компании девушки-парижанки, которую он называл ла Ривьер, молодой и отнюдь не уродливой, которая однако не имела никаких талантов, ни прочего образования, кроме того, которое получают в Париже все девушки, которые, чтобы жить, пользуются своим очарованием. Этот молодой человек пришел ко мне занести письмо принца Карла Курляндского, в котором тот говорил, что я доставлю ему удовольствие, если смогу оказаться в чем-то полезен этой паре. Он принес мне это письмо, в сопровождении своей красотки, в девять часов утра, когда я завтракал с Заирой.
— Вы сами скажите мне, — говорю я, чем я могу быть вам полезен.
— Предоставив нам ваше общество
— Что касается моего общества, — я иностранец, это мало чего стоит, я буду заходить к вам, вы приходите ко мне, когда хотите, и доставите мне этим удовольствие; но я никогда не ем у себя. Что касается моих знакомств, вы понимаете, что, будучи иностранцем, я нарушу правила, представляя вас вместе с мадам. Она ваша жена? Меня спросят, кто вы и что вы собираетесь делать в Петербурге. Что я должен говорить? Я удивлен, что принц Карл не адресовал вас к другим.
Я лотарингский дворянин, я приехал сюда для собственного развлечения; м-ль ла Ривьер, что вы видите — моя любовница.
Я не знаю, кому вас представлять с такими данными, а впрочем, я полагаю, что вы можете видеть нравы страны и развлекаться, и не имея ни в ком нужды. Спектакли, променады, даже развлечения двора открыты для всех. Я полагаю, что деньги вам не нужны.
— У меня совершенно нет денег, и я ни от кого их не жду.
— У меня их тоже не слишком много; вы меня удивляете. Как вы могли совершить такую глупость приехать сюда без денег?
— Это она сказала, что они нужны нам лишь со дня на день. Она заставила меня выехать из Парижа без единого су, и до настоящего времени мне кажется, что она права. Мы жили повсюду.
— Значит, кошелек находится у нее.
— Мой кошелек, — говорит она, — в кармане моих друзей.
— Я услышал, и я вижу, что у вас друзья должны быть по всей обитаемой земле; если бы у меня был кошелек, то для дружбы такого рода я бы вам его тоже открыл; но я не богат.
Бомбак, гамбуржец, с которым я познакомился в Англии, откуда он удрал из-за долгов, приехал в Петербург, где имел счастье поступить на военную службу; сын богатого негоцианта, он держал дом, слуг и экипаж, он любил девушек, вкусную еду и игру, он в открытую делал долги. Он был некрасивый, живой и изворотливый. Он пришел ко мне как раз, чтобы прервать разговор, который я начал со странной путешественницей, которая держала свой кошелек в карманах своих друзей. Я представил ему месье и мадам, рассказав ему все, за исключением главы относительно кошелька. Бомбак, в восторге от авантюры, стал делать авансы ла Ривьер, которая их восприняла в тоне своей профессии, и в четверть часа я со смехом убедился, что она была права. Бомбак пригласил их к себе обедать на завтра, а сегодня уговорил ехать с ним в кабак Красный, чтобы там пообедать попросту; он попросил меня ехать тоже, и я согласился. Заира спросила меня, о чем речь, поскольку не понимала по-французски, и я ей все рассказал. Она сказала, что если речь о том, чтобы пойти в Красный, она тоже хочет, и я согласился, поскольку это была чистая ревность, и я опасался последствий, которые выражались в дурном настроении, в слезах, в отчаянии, которое несколько раз вынуждало меня ее поколачивать; это было главное средство убедить ее, что я ее люблю. После колотушки она постепенно становилась нежной, и воцарялся мир и праздник любви.
Бомбак, весьма довольный, ушел, чтобы закончить свои дела, обещав вернуться в одиннадцать часов, и пока Заира одевалась, Ла Ривьер повела со мной беседу, имеющую целью убедить меня, что в области наук о человеке я самый невежественный из людей. Меня удивляло, что ее любовник совершенно не стыдился той роли, которую играл. Единственное извинение, которое он мог бы мне предложить, было то, что он влюблен в эту шлюху, но оно не проходило.
Наша прогулка была веселой. Бомбак болтал только с авантюристкой, Заира почти все время сидела у меня на коленях. Кревкёр ел, смеялся кстати и некстати и прогуливался; красотка спровоцировала Бомбака сыграть в «пятнадцать» на двадцать пять рублей, которые он проиграл очень галантно и которые ей выплатил, не требуя другой компенсации, кроме поцелуя. Заира, очень
— Но я ведь уверен в тебе, и однако ты меня любишь.
— Если бы я тебя не любила, это дало бы повод считать меня шлюхой.
Назавтра я пошел к Бомбаку в одиночку, будучи уверен, что увижу там молодых русских офицеров, которые досаждали мне, соблазняя Заиру на своем языке. Я встретил у Бомбака парочку путешественников и двух братьев Луниных, тогда лейтенантов, а ныне — генералов. Младший из братьев был блондин, красивый, как девушка. Он был любимчиком секретаря кабинета Теплова, и, как мальчик умный, не только бравировал пренебрежением к предрассудкам, но и взял за привычку пленять ласками, нежностями и уважительным отношением всех людей комильфо, с которыми общался. Предположив в гамбуржце Бомбаке наличие того же вкуса, что и в г-не Теплове, и не ошибаясь в этом, он счел, что обижает меня тем, что не относит к этой категории. С этой мыслью он сел за стол рядом со мной и столько кокетничал со мной за обедом, что, честное слово, я решил, что это девушка, одетая мальчиком.
После обеда, сев у огня между ним и французской путешественницей, я заявил ему о моем предположении, но Лунин, относясь ревностно к превосходству своего пола, немедленно выставил его на показ и, пожелав узнать, могу ли я остаться безразличным к его красоте, завладел мной и, будучи уверен, что он мне нравится, занял позицию, чтобы осчастливить меня и себя. И это бы произошло, если бы ла Ривьер, недовольная тем, что мальчик в ее присутствии смеет посягать на ее права, не смутила его и не заставила отложить его попытку на другое более подходящее время.
Это сражение меня позабавило; но, не оставшись равнодушным, я не счел нужным в этом притворяться. Я сказал девушке, что у нее нет никакого права вмешиваться в наши дела, что послужило для Лунина декларацией с моей стороны в пользу его прав. Лунин выставил на парад все свои богатства, и даже свою белую грудь, и заставил девицу сделать то же, от чего она отказалась, назвав нас пидорами; на это мы ответили, назвав ее шлюхой, и она нас покинула. Мы одарили друг друга, молодой русский и я, знаками самой нежной дружбы и поклялись в ее вечной неизменности.
Лунин старший, Кревкёр и Бомбак пошли прогуляться, вернулись с наступлением ночи вместе с двумя или тремя друзьями, которые легко присоединились, на французский манер, к нашей дурной компании.
Бомбак организовал банк фараон, который кончился только в одиннадцать часов, когда у него не осталось больше денег, и мы поужинали. После ужина началась великая оргия. Ла Ривьер кружила голову Бомбаку, Лунину старшему и двум молодым офицерам, его друзьям, Кревкёр пошел спать. Я с моим новым другом, мы единственные сохраняли разумный вид, будучи спокойными наблюдателями дебатов, которые быстро развернулись, все время меняясь, в которых любовница бедного Кревкёра держалась стойко. Задетая тем, что интересует нас только как зрителей, она осыпала нас самыми суровыми сарказмами, но мы не обращали внимания. Наше поведение напоминало добропорядочность двух добрых стариков, снисходительно относящихся к экстравагантностям неистовой молодежи. Мы расстались за час до рассвета.
Я вернулся к себе, вошел в свою комнату и чисто случайно уклонился от бутылки, которую Заира запустила мне в голову и убила бы, если бы попала мне в висок. Она расцарапала мне физиономию. Я увидел, как она в ярости бросилась на землю и стала биться об нее головой; я бросился к ней, схватил ее с силой, спросил, что с ней, и, решив, что она сошла с ума, хотел позвать народ. Она утихомирилась, просто утопая в слезах и называя меня предателем и убийцей. Чтобы доказать мою вину, она показала мне квадрат из двадцати пяти карт, где изложила по картам весь мой дебош, которым я занимался всю ночь. Она указала мне на стерву, на постель, сражения и даже на мои преступления против природы. Я ничего этого не видел, но она воображала, что видит все.