Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
Злая сеча шла до утренней зари. Повольники не дрогнули, не позволили врагу закрепиться на стенах крепости.
Ордынцы отступили, но городу не пришлось праздновать победу. Уже в самом конце битвы недалеко от майдана раздался оглушительный, взрыв. Каленое ядро турецкой кулеврины угодило в Зелейную избу с пороховыми запасами. Взрыв был настолько силен, что в городе рухнули десятки строений и рассыпался храм Николая-чудотворца; более трехсот казаков, женщин, детей и стариков были убиты.
Глава 12
Казачий
Страшен был вид города в лучах раннего утреннего солнца. Повсюду виднелись обугленные избы, курени и трупы; пахло гарью, дымились неостывшие пожарища, черный пепел толстым слоем покрывал землю.
Обуглились и почернели стены и башни крепости; казаки, прокоптелые, грязные, в окровавленных рваных одеждах, спали мертвецким сном, не выпуская из рук мечей и сабель.
По дымящейся крепости блуждали казачьи женки, разыскивая среди убитых и обгоревших своих детей, братьев, сестер и мужей. То и дело разносились их безутешные, горькие плачи.
Более тысячи казаков потеряли донцы за первые дни осады. Но жертвы были не напрасны: свыше семи тысяч янычар и крымчаков полегли у стен крепости.
Агата бродила по городу вместе с Любавой, дочерью раздорского есаула Григория Соломы. Агата искала мужа, а соседка по куреню — отца родного. С тревожным беспокойством вглядывались они в лица убитых, крестились и со слезами на глазах шли дальше.
Но ни среди павших, ни среди тяжелораненых Берсеня и Солому они не разыскали.
— У Засечных ворот поглядите, там их видели, — тихо подсказала одна из казачек, оплакивающая мужа, статного красивого казака, пронзенного вражеской стрелой.
Пошли к Засечным воротам, возле которых вповалку лежали казаки. Бодрствовали лишь трое караульных, досматривавших за вражеским станом.
— Кого вам, девки? — окликнул с высоты башни один из дозорных.
— Федора Берсеня, да Гришу Солому, — ответила Агата.
— На стене пали, — махнул рукой дозорный.
— Пали? — меняясь в лице, дрогнувшим голосом переспросила Агата.
— Батюшки, пресвятая дева! — охнула Любава.
Обе зарыдали, а караульный протяжно зевнул, крякнул и усмешливо крутнул головой.
— От народ водяной. Че слезу-то пустили, оглашенные? Пали, грю, на стене. Спят ваши мужики, вон там, за пушками. Лезьте на помост.
Агата и Любава обрадованно полезли на стены. Федька Берсень, широко раскинув руки, лежал на спине. Глаза его глубоко запали, лицо черно от копоти, правая рука сжимала окровавленный меч. Спал Федька тревожно: мычал, скрипел зубами и что-то невнятно выкрикивал; Агата разобрала лишь одно слово «крущи».
«Федор мой и во снях воюет», — с улыбкой подумала она и осторожно подложила под Федькину голову чей-то кинутый на помосте разодранный зипун.
Григорий Солома лежал невдалеке от
— Ранен батюшка. В курень надо.
— Не полошись, девка. Рана неглубокая, затянется, — успокоил Тереха Рязанец. Поникший и угрюмый, он сидел возле остывшей «трои», горестно пощипывая густую, с подпалиной бороду.
«Теперь совсем без зелья худо, — думал он. — И надо ж было приключиться экой напасти. Чертовы янычары! Угодили-таки в самую пороховницу. Седни турки подтянут пушки к самой крепости, и никто их не подавит. Едва ли вынесут Раздоры еще один огненный бой — крепость все же деревянная. Как ни крепись, как ни обороняй, но тын и сруб от огня не спасти».
— Вы бы не толкались тут, девоньки. Неровен час, — предостерег с башни караульный.
Оставив возле Федьки и Соломы по узелку снеди, Агата и Любава спустились на землю. Вначале пошли они было к своим куреням, но Агата вдруг повернула к Степной башне.
— Куда ж ты? — спросила Любава.
Лицо Агаты залилось румянцем.
— У Федора близкий дружок есть… Иван Болотников. Сказывали, на Степной стене он сражался. Проведать хочу — жив ли.
— И я с тобой, — молвила Любава.
Подруги подались к южной стене, но отыскали они Болотникова не вдруг. На стене Ивана не оказалось.
«Нигде его нет. Ужель за тыном лежит? Ужель загубили сокола?» — закручинилась Агата.
У подножия башни бранился казак Емоха. Ухо его воспалилось и так стреляло, что бедный донец не находил себе места.
— Трезубец в ханское брюхо! Смолы — на плешь!..
— Худо, родимый? — участливо коснулась его плеча Агата.
— Турецкому султану худо, — огрызнулся Емоха. — Че тут бродите?
— Ивана Болотникова ищем. Не ведаешь ли, что с ним? — спросила Агата, и вся невольно насторожилась.
— Пошто те батька?… У-ух, пику хану в глотку!.. Пошто, грю, батька? — закричал, закрутившись волчком, Емоха.
— Глянуть хочу. Уж ты поведай, родимый, — еще мягче молвила Агата. — Жив ли, Иван?
— Жив. Еще не хватало, чтоб батьку сразили. Жив Болотников! На стрельню ступайте.
Агата и Любава поднялись на башню. Дозорный молча глянул на обеих, но не забранился, пустил.
Болотников спал рядом с Васютой, спал крепко и отрешенно. Белая рубаха его была в клочья изодрана и окровавлена; и весь он пропах порохом, дымом и гарью. Курчавая борода свалялась, черные волосы слиплись, упав прядями на загорелый лоб.
Агата слегка коснулась его головы, подумала:
«Добрый казак… Сильный, удалый».
Она все смотрела и смотрела на Болотникова, и ей вдруг невольно захотелось приласкать этого отважного казака, прижать к своей груди. И от этих грешных мыслей она еще больше зарделась.