Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
Любава взглянула на подругу. Глаза Агаты излучали теплоту и нежность.
«Мать-богородица! — охнула она. — Любит Агата этого казака, ой, любит!»
Васюта Шестак, лежавший обок с Болотниковым, неожиданно проснулся и, увидя перед собой синеокую дивчину с темными густыми ресницами, улыбнулся.
— И привидится же такая, — пробормотал он и перевернулся на другой бок.
Любава рассмеялась, и её звонкий смех окончательно разбудил Шестака. Он поднял голову и удивленно захлопал на Любаву глазами.
— Откуда такая свалилась,
— Она и есть Любушка. Любавой её кличут, — сказала Агата.
— Вот те на!.. А меня Васютой.
Сон с Шестака начисто слетел; он во все глаза разглядывал пригожую дивчину и простодушно приговаривал:
— Вот так, Любушка, вот так ангел… Чья ж ты будешь?
— А ничья, — с лукавинкой ответила Любава и потупила очи: уж больно пристально разглядывал её этот сероглазый казак.
— Так уж и ничья. Хитришь, Любушка. Ужель такую красу казаки не приметили? Да я б тебя давно выкрал, из-под земли достал.
— А вот и не достанешь, — вновь рассмеялась Любава и сбежала со стрельни на землю. “Я в курень, Агатушка! — крикнула она.
— Погоди меня, — оторвалась от Болотникова Агата и пошла к узкой витой лесенке. Но её придержал Васюта.
— Так чья ж все-таки Любава?
— Аль понравилась? — улыбнулась краешками губ Агата.
— Дюже понравилась. Не таи. Где её сыскать? — затормошился Васюта.
— А коль дюже понравилась, сам сыщешь. Удачи ратной вам с Иваном.
Агата шагнула было вниз, но вдруг передумала и вновь подошла к спящему Болотникову. Расстегнула застежки зеленого сарафана, сняла с себя маленький золотой нательный крестик на голубой тесьме и продела его через голову Ивана.
— Храни тебя господь, — тихо молвила она и, не смущаясь Васюты и дозорных казаков, склонилась над Иваном и поцеловала в губы.
До полудня было тихо. Орда готовилась к новому штурму. Янычары и крымчаки оттаскивали от стен трупы и кидали их в водяной ров. Такая же участь постигла и тяжелораненых. Так повелели Ахмет-паша и мурза Джанибек.
— Мы заполним ров джигитами и по их телам перейдем водную преграду. Аллах простит нас, он хочет нашей победы, — сказали военачальники.
Казаки плевались.
— Погань и есть погань. Хуже зверей.
— Будто дохлых собак швыряют, нехристи!
— Пальнуть бы по бритым башкам!
Однако по ордынцам не стреляли: берегли дробь, пули, порох, да и не хотелось мешать басурманам убирать трупы.
Сами же раздорцы рыли вдоль стен братскую могилу. Туда положили всех павших казаков. Беглый поп-расстрига Никодим отслужил панихиду.
— Со святыми упокой! — голосисто пропел он и размашисто осенил могилу большим медным крестом.
Казаки склонили головы. Атаман Васильев скорбно и скупо молвил, комкая черную баранью трухменку.
— Вечная вам память, донцы! Вечная слава вам!
— Вечная слава! — хором пронеслось по казачьим рядам.
Атаманы первыми бросили в
Васильев позвал станичных атаманов и раздорских есаулов на совет. Поначалу расспросил каждого, сколько осталось у казаков дроби и зелья, да много ли людей в сотнях, а затем сказал:
— Туго будет, атаманы-молодцы. Ядер и зелья у нас — самую малость. Пушкам и на час не хватит пороху. А без пушек совсем худо. Турки вконец закидают нас зажигательными ядрами. Понесем урон великий, да и Раздорам в огне пылать. Как быть, атаманы-молодцы? Как оборону держать?
— Выдюжим, атаман. Нас еще четыре тыщи. Не притупились казачьи сабли! — воскликнул есаул Григорий Солома.
— Не бывать поганым в Раздорах! — поддержал его атаман из Монастырского городка.
— Не бывать-то не бывать, — осторожно начал Федька Берсень. — Но как бы нам войско не ополовинить. Ордынцев — тьма, и прут они свирепо. Тут надо крепко покумекать. На одну саблю уповать — худо.
— Дело гутаришь, — кивнул раздорский писарь Устин Неверков. — Надо нам, братья-атаманы, головой поразмыслить. Ордынец хитер, но и казак не лыком шит.
— Добро, донцы. Давайте покумекаем, — молвил Богдан Васильев.
В курене воцарилась тишина, атаманы призадумались; чуть погодя поднялся с лавки Федька Берсень.
— Надо поболе колодцев нарыть, атаманы. Многие завалены и засыпаны, а вода нам — позарез. На стенах кипятку только давай, да и на пожары уйму воды надобно. А еще скажу, атаманы, землянок надо немедля нарыть. Женки и ребятишки гибнут, пущай под землей сидят. Да и раненых туда поховать.
— Дело, — вновь кивнул Устин Неверков. — Землянок у нас токмо что на раздорцев. Прибылые же казаки по куреням и базам теснятся. Рыть немедля!
— А ты что молвишь, Рязанец? — бросил суровый взгляд на пушкаря Васильев.
Тереха повел глазами по казакам, нахохлился.
— Никак сердце на меня держите, атаманы? Но моей вины нет. Я вам зелья из-за пазухи не достану.
— А где достать?
— Где?… Зелье надо у янычар добыть.
— Любо, Тереха! — оживился Берсень. — Пошто же мы подкопы нарыли? Сделаем вылазку и добудем. Я сам на то дело пойду.
— Любо! — воскликнули атаманы.
— Любо! — сказал Васильев.
Поднялся молчавший дотоле Болотников.
— Зелье добыть — беду избыть. Но дело то тяжелое. Никто из вас не ведает, где у янычар пороховые возы. Да и ведали бы, к ним не подступились. Янычары не так уж глупы, чтоб оставить зелье без присмотра. Вылазкой ничего не добьемся. Казаков загубим и пороха не возьмем.
— Так что ж, турка будем терпеть? — съязвил Васильев. — Пусть крепость разбивает, войско наше изводит, а мы в норы? Нет, Болотников, не туда гнешь. Без зелья нам не выстоять. Вылазка — единственное спасенье. Пошлем тыщу казаков, но зелье добудем.