Иван Болотников
Шрифт:
Девки вышли, и в светлице стало тихо. Слышалась лишь веселая возня из сеней, где миловался с Феклой Васюта.
Берсень поднял хмельную голову. Агата, опустив руки, стояла, все так же спокойно и отрешенно посматривая на Федьку.
Берсень протянул к ней руку, усадил подле себя.
– Когда ласкова ко мне будешь, Агатушка?
– Не ведаю, воевода.
– Аль что худое тебе содеял?
– Нет, воевода. До самой смерти за тебя буду молиться, что от злых басурман вызволил. Мыкать бы мне горе на чужой сторонушке.
–
– Ничего мне не надобно, воевода, – с грустью молвила Агата. – Отпустил бы ты меня из терема. В родную отчину к матушке хочу.
– К матушке ли? – насупился Федька. – А, может, к суженому? Не он ли тебе сердце иссушил?
– Нет у меня суженого, воевода. По матушке соскучилась, по подружкам веселым да игрищам. Тут же скучно у тебя, воевода. Кручина меня гнет. Отпусти!
– Кручина гнет? – поднялся с лавки Федька. – Да я тебя враз развеселю! Девок-песенниц соберу, скоморохов кликну. Прикажи, Агатушка!
– Мне ли, крестьянской девке, боярину приказывать, – улыбнулась краешками губ Агата.
– Боярину? Да кой я боярин, – рассмеялся Федька, но тотчас опомнился, согнал ухмылку с лица. – Воевода я, Агата. Над крепостью и ратниками государем поставлен.
Придвинулся к Агате, положил руки на плечи, заглянул в глаза.
– Аль не мил я тебе, лебедушка?
Агата очей не опустила, глаза ее были пристальны.
– Сильный ты и отважный. Зрела, как басурман мечом разил. А вот каков ты душой – не ведаю.
– А ты полюби и поведаешь. Не так уж и плох я, Агатушка. Народ в крепости мною доволен. Жалую я простолюдина, а приказных мздоимцев кнутом потчую. Аль не слышала?
– Наслышана, батюшка. Праведно воеводствуешь. Ратный люд к тебе льнет.
– Вот-вот. Одна лишь ты, Агатушка, меня сторонишься. А ты полюби, согрей душу мою.
Федька прижался к Агате, поцеловал в губы. Но та не ответила на ласку, отстранилась, встала под божницу.
– Не надо, воевода. Богом тебя прошу!
Федька тяжко вздохнул и молча вышел из светлицы.
…Перед святой Троицей мать послала Агату в соседнюю деревню Якимовку.
– Добеги, дочка, до сестрицы. Пущай к нам на Троицу придет.
– Добегу, матушка, покличу.
До Якимовки версты три. Дорога тянулась боярской пашней, по которой сновали мужики с лукошками. Страдники сеяли яровые.
В Якимовке Агата бывала часто: там жила ее родная тетка. Были в деревне и задушевные подружки, с которыми Агата гуляла не одно красное лето.
Вечером девки и парни собрались на околице; качались на качелях, вели хороводы. Вдруг от березового перелеска послышались пронзительные гортанные выкрики. Парни и девки примолкли, повернулись к зеленому перелеску.
– Татары! – испуганно ахнула Агата.
До Якимовки рукой подать, однако добежать не успели: татары молнией неслись на резвых длинногривых конях. Настигли
С ветхой деревянной колокольни ударили в набат. С вилами и топорами выскочили мужики из изб, отчаянно преградили путь ордынцам. Но схватка была короткой: уж слишком много татар навалилось на деревню. Все мужики были перебиты, в избах остались лишь одни дряхлые старики и старухи, но и их не пощадили ордынцы.
Деревню разграбили, спалили, а девок повели в далекий полон. Агата, привязанная арканом к седлу, брела подле низкорослой лохматой лошади и горько думала:
«Беда-то какая, господи! Даже малых не пожалели. Жестокие люди! Ох, не зря ж говорят: нет злей и свирепей степного ордынца». Вот он сидит на лошади. Желтолицый, узкоглазый, с длинной жильной плетью в руке. Хищно скалит в кривой улыбке крепкие зубы, говорит татарину в лисьей шапке:
– Якши, девка. Якши!
– Тот кивает и что-то долго говорит, издавая резкие звуки. Потом спрыгивает с лошади и подходит к Агате. Губы слюнявые, глаза быстрые и похотливые.
– Якши.
Вскидывает за подбородок лицо Агаты, откровенно любуясь синевой больших глаз, а затем тянется жадной, липкой ладонью к высокой девичьей груди.
– Якши, ясырка! Якши!
Агата с силой отталкивает ордынца прочь. В ответ – злобный выкрик и хлесткий удар плетью по спине. Татарин взмахивает на лошадь и пускает ее легкой рысью. Агате приходится бежать, иначе аркан стискивает шею, а ордынец, ощерив рот, все понукает и понукает коня. Так продолжается до тех пор, пока вконец обессиленная Агата не падает в горький полынный бурьян.
Несколько дней гнали полонянок по знойной степи. Потрескались ступни босых ног, почернели от жаркого солнца осунувшиеся лица. Мучила жажда. Татары возвращались в Бахчисарай Муравским шляхом и берегли воду. Лишь раз в сутки они подводили ясырок к бурдюкам, по три-четыре глотка теплой протухшей воды еще больше увеличивали жажду.
Ордынцы спешили в Бахчисарай, там они получат отдых, чистую родниковую воду и деньги за русских полонянок. Набив карманы золотыми монетами, они вновь разъедутся по своим кочевьям, покуда какой-нибудь мурза, князек или сам хан не позовет их в новый набег.
На седьмой день, когда ордынцы остановились на ночлег в одном из скрытных урочищ, из-за холмов, внезапно скатились казаки в зипунах и кафтанах, с саблями, мечами и копьями наперевес. Натиск их был страшен, ни один ордынец не выбрался живым из урочища.
Полонянки со слезами радости кинулись к своим избавителям.
– Родные!.. Желанные! – заголосили девки, обнимая казаков.
Предводителем войска был Федька Берсень. Еще в самый разгар сечи заприметил он рослую синеокую полонянку. Та подхватила саблю убитого ордынца, перерезала аркан и той же саблей зарубила двух татар, наседавших на Берсеня.