Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
14. Когда не спят
люди
— Кар-раул!
— Спасайся!
Огромный, линялый, весь в клочьях свалявшейся шерсти, по-вешнему злой медведь, поднявшись из-под разлапистой сосны, шел прямо на вырубку, разинув пасть и потрясая округу страшным ревом. Жидкая голодная слюна струилась через клыки. Трещал валежник. Зверь тяжело дышал и, почуяв небывалую опасность, рвался напролом.
Он был хозяином здешних мест —
Кто посмел нарушить исконную тишину леса? Откуда потянуло вонью огня и кислотой железа? Почему стая пришельцев трусливо бежит в разные стороны, не принимая боя?..
— Ах ты, мать честная, ружье-то отдал! — сокрушался какой-то ижемский медвежатник в стареньком лазуне, отбегая в сторону, за лиственницу. — Проклятый подрядчик!..
— Ружье, ружье!
— Флинту давайте!
Яков сорвал с плеча ружье.
Зверь торжествующе рявкнул и метнулся к единственному смельчаку, сжимавшему в руках длинное железо…
Яков выстрелил в упор. На мгновение огненная вспышка скрыла от него кроваво-красную ярь звериных глаз, и в ту же минуту дикая сила сбила его с ног. Смертельно раненный, но все еще живой, медведь прижал его лапами к земле. Резкая боль обожгла бок, треснуло ребро. «Задавит…» — успел подумать Яков.
Глухо и коротко хрястнул медвежий череп. Туша тяжело поползла набок. Яков открыл глаза.
Над ним стоял Фомка с окровавленным топором.
— Живой? — все еще дрожа мелкой лихорадкой страха и через силу улыбаясь синим ртом, спросил Фомка. — Вот, брат, страху было!
Яков привстал и тут же упал обратно, придерживая ладонью ноющий бок. Ижемский медвежатник подошел к Якову, задрал его рубаху. Старательно ощупал выпуклую грудь и ребра, успокоил:
— Ничего… Полежи чудок под кустиком — к утру полегчает. Помяло малость…
Оголодавшие рубщики завалили половину туши в котел, разожгли костер.
— Ты… череп-то ему развалил? — спросил Яков Фомку, когда все ушли к костру и они остались вдвоем.
— Со страху, понимаешь. Глаза зажмурил, а рублю! Сроду в таком деле не приходилось…
— Спасибо. На-ка вот нож, пойди вырежь кусок печени.
— Зачем?
— Полагается.
— Ну-ну…
Он тут же поковырялся в медвежьей туше, нашел темнокрасное полудужье печени, отхватил острым ножом парной кус и подал Якову. Потом долго и с удивлением глядел, как бывалый охотник уплетал сырую печенку. Показалось аппетитным. Отрезал ломтик, понюхал, сунул в рот и выплюнул обратно.
— Как хочешь, а я не могу!
Яков засмеялся:
— Кто неволит?
Зато чай пили потом из одной банки, поочередно обжигая губы о ее жестяные края.
Как снег на голову свалился Прокушев, будто нарочно он появлялся всякий раз
___ Оголодали? Солнце на сосну еще не влезло. Эх, вы-ы!..
Тут он заметил медвежью тушу, опытным глазом прикинул вес и упитанность, сразу подытожил в уме убытки.
— Слышь, хозяин! Ружьеца-то верни нам назад. Вишь какие нечаянности в лесу бывают, — заметил ижемский бородач, улучив минутку.
Сразу загалдели хором:
— Нужны нам ружья!
— Верни — уж, чего там!
— Лосей, само собой, никто не тронет…
— Опасно тут без пищали!
Прокушев ничего не ответил. На повороте просеки показалась подвода, груженная его походным скарбом, — хозяин переезжал со своим имуществом вместе с продвигающимися рубщиками. Недалеко от костра растянули палатку, поставили под навес обитый зеленой жестью сундучок, с которым Прокушев ходил еще в дни молодости на сплав.
— Ружья, положим, верну вскорости… А тушку жрите скорее, потому — соли Чудов не припас вволю, — сказал он, присев к костру на обрубок бревна.
Рубщики один за другим вставали, уходили с топорами подальше от хозяина, в конец просеки.
Фомка Рысь замешкался дольше всех. Старательно сложил остатки поленьев в костер, потом достал из чехла кривой ножичек и принялся остругивать березовую чурку — похоже, делал ложку.
Подсел к Прокушеву:
— Слышь, хозяин… Прошлый раз, как деньги двухнедельные выплачивал, ненароком, что ли, обнес меня?
— Нехватка вышла, — спокойно пояснил Прокушев. — Откуда я знал, что ты лишним ртом заявишься? Выйдем к концу — за все разом получишь… Хотя и хлипок ты и маловато от тебя толку, да ничего. Ты не сумневайся, работай! Хоть раз в жизни пользу сделай. Не малое дело вершим: дорога напрямик, по меридиаду, пойдет!
Прокушев забыл уже, где он слышал это словцо, но тут оно пригодилось для важности.
— Ну-ну… Мне бы к Котласу по ней выбраться, — задумчиво согласился Фомка, сноровисто орудуя ножичком. Прокушев невольно загляделся на сверкающее жало отточенной стали, на жилистые, быстрые руки парня.
— Значит, говоришь, расчет сразу? — с ухмылкой спросил парень и отложил чурбачок в сторону. — А не продашь ты меня там, старый мерин, а?
— Мели, Емеля! — обиделся Прокушев, не сводя глаз с Фомкиных рук. Нож спрятался в чехле на поясе парня, и хозяин облегченно вздохнул: — «Продашь»… Тоже товар! Да за тебя никто ломаного гроша не даст. Мордой не вышел — поковырянная изрядно. Тебя, видать, господь так и задумывал — бродяжкой то ли душегубцем!
— Ну, не скажи! — беззлобно огрызнулся Фомка. — У настоящих-то душегубов вся морда — божеская благодать. Благообразные, черти! Хоть икону с них пиши!
Взял топор и ушел к рубщикам.
— Не платит денег, гад! — сказал он Якову, со злобой обрушивая топор на молодую березку.
Яков лежал под кустом, укрывшись с головой от комаров, и осторожно ощупывал ноющий бок.
— Сколько теперь придется пролежать так? — пожаловался в лад другу. — Прокушев, поди, вычтет за хворые дни, а?