Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
На печи беспокойно завозилась старуха. Близилось утро.
— Явки мы сменили, — прошептал гость. — Расшифруйте последний абзац на обертке книги, которую я принес, — там несколько адресов…
За окном снова промелькнула тень. Андрей, выждав время, проводил товарища до порога, вернулся в избу.
Днем к старухе Батайкиной зашел волостной писарь. Постояльца не оказалось дома — ушел на рыбалку, захватив с собой узелок с харчами.
Писарь посидел в переднем углу, под образами, внимательно оглядел хату.
— Слышь,
— Были, были, кормилец. Как же!
— К ссыльному, а?
Старуха глядела на писаря мутными, слезящимися глазами и, казалось, вся была переполнена страхом.
— Ась?
— К ссыльному, спрашиваю?
Старуха сгорбилась еще ниже.
— Что ты, что ты! Уж не греши, кормилец… Ссыльный-то попался тихой души… От Пантюши эфто поклон приносил добрый человек, с рубки. Деньжонок мне сынок прислал…
Она трясущимися, сморщенными руками развязывала тряпицу, в которой с давних времен хранилась у нее заповедная рублевая бумажка «про черный день».
Писарь постоял в раздумье у порога, еще раз оглядел избу, недовольно поморщился и ушел, хлопнув дверью. Старуха вытерла мутную слезу и спрятала заветную рублевку за божницу.
* * *
Сорокин не мог и предполагать, сколь важное известие направлял своему патрону в последнем письме. Узнав о судебном иске гансберговских рабочих, фон Трейлинг наскоро попрощался с Ириной и уже на пятые сутки прибыл в Архангельск.
Судебный следователь был весьма удивлен, когда этот интеллигентный и, во всяком случае, богатый человек назвал себя ходатаем по делу ухтинской буровой артели.
Беседа проходила в квартире следователя. Хозяин дома и гость сидели у раскрытого венецианского окна, выходившего на приморский бульвар.
Хозяин был немолодой человек. Дело, о котором зашла речь, уже более месяца валялось без движения в его служебном шкафу. Нынешнее время — он хорошо понимал это — не могло поощрять своевременного делопроизводства и усердия в защите каких-то поденных рабочих.
Фон Трейлинг и сам хорошо понимал обстановку. Говорить о существе просьбы было чертовски трудно, и поэтому он был вынужден частично раскрыть карты.
— Все, что я имел честь слышать от вас по поводу последних событий в нашем государстве, — говорил Георгий Карлович, откинувшись в кресле, — все это свидетельствует о некоем родстве наших душ, хотя мы и трудимся в разных сферах… Это позволяет мне быть до конца откровенным. Ведь и без того вы не могли не догадаться, что поездки, подобные моей, не делаются без крайней нужды…
Весь склад Трейдинга и его речь удивительно импонировали хозяину.
— Итак, буду откровенен, — продолжал Трейлинг. — Жалоба артели для меня только удобный предлог. Дело в том, что человек, против которого она направлена, является моим давним противником, если не сказать больше. Он доставил мне большие издержки и много беспокойства. Этот человек не привык считаться со
Монолог гостя все же внутренне покоробил следователя, и он уже подыскивал слова для упрека. Но Трейлинг с самого начала приготовил себя к этой минуте.
— Нет, нет! — с жаром воскликнул он. — Фирма заранее готова взять на себя возможные расходы по делопроизводству, поскольку у самих истцов — за душой ни гроша…
Следующее движение Трейдинга было столь же изящным, сколь и деловитым. Незаметным движением холеных пальцев он извлек из часового кармашка чек и положил на лакированное поле письменного стола.
У следователя сдвоилась перед глазами заранее выписанная на чеке сумма «500», и он с некоторой растерянностью откинулся к спинке кресла. Если ему не изменила память, весь иск артели едва ли превышал одну-две тысячи рублей. Поэтому расход фирмы никто бы не рискнул назвать неблагозвучным словом «взятка». Дело было, по-видимому, серьезное, безубыточное и, главное, безопасное…
— Но, позвольте… — промямлил следователь.
— Не беспокойтесь! — снова поспешил Трейлинг. — Я гарантирую, кроме того, половину этой суммы за своевременный разбор дела. И уверяю вас, что для меня все это только вопрос принципа.
Действительно, гость, кажется, чрезвычайно принципиальный человек.
— Что же… Я могу только дать ход, э-э… делу, которое нас так волнует. Расходы, э-э… действительно предстоят немалые… Возможен вызов свидетелей, которые не в силах были бы оплатить прогонных… Суд должен будет учесть ваше, э-э… бескорыстие. Что же касается вознаграждения, о котором вы упомянули, то я далек…
— Нет, нет! Поймите, что мне было бы очень приятно! Будем деловыми людьми в эту минуту…
Хозяин сунул дымящуюся папиросу в пепельницу, встал из кресла.
— А ведь время обедать! Прошу к столу. У меня сохранилась бутылка прекрасного выдержанного коньяка…
Фон Трейдингу удивительно везло в эти дни. В этом он убедился еще раз, заглянув на обратном пути к начальнику яренской почтовой конторы.
Почтовый чиновник с лысинкой и плебейским, грубым лицом, замершим в угодливой улыбке, принадлежал, видимо, к категории выслужившихся конторщиков, которые воспитаны в страхе божьем и до мозга костей преданы табели о рангах.
— К вашим услугам;—сказал сквозь улыбку кругленький человек.
Трейлинг щелкнул замочком серебряного портсигара и предложил ему толстую папироску с золотым обрезом.
— Благодарю покорно, не курим-с, — с сожалением отказался чиновник.
Трейлинг спокойно выпустил колечко дыма и, прижмурив глаз, уставился на почтаря.
— Давно ли была у вас служебная ревизия, милейший? — холодно спросил он.
Чиновник без причины переставил с места на место облезлое пресс-папье и скомкал пальцами обрывок промокательной бумажки.
— Никак нет-с, вот только зимой… Прошу покорно: с кем имею честь беседовать?