Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Шрифт:
— А им что — сожгут хлеб-то, — мрачно сказал старший из князей Ряполовских и, перекрестясь, добавил: — Ну, да бог не выдаст, свинья не съест. Спеши, государь, собрать полков поболе, а мы в Москве, в случае чего, в осаду сядем…
— Нет, воеводы, — вскричал Василий Васильевич, — не об осаде нам думать, а иттить наиборзо навстречу Мозовше. Яз с князь Иваном Звенигородским все, какие есть, полки поведем, а вы тут конных и пеших собирайте, откуда токмо сможете. Есть еще у меня упование, что царевич Касим поспеет, да и Беззубцев из Коломны силу ордынску задоржит. Спешно к Коломне пойдем.
Юный соправитель с гордостью любовался слепым отцом, лицо которого горело воодушевлением и отвагой. Хотя великий князь волновался, все же не падал духом, а измыслил, как врага лютого отразить, не пустить его за Оку-реку. Иван вздрогнул от радости, когда отец обратился к нему и спросил:
— А ты, соправитель мой, как мыслишь о сем?
— Яз мыслю так же, как и ты, государь, — быстро ответил Иван и, обратясь к Ряполовскому, добавил: — А что до осады в Москве, то, ежели бог не поможет, мы в осаду сесть всегда успеем.
Василий Васильевич, одобрительно кивнув на слова сына, громко приказал воеводам:
— Сей же часец, воеводы мои, собирайте полки, а в ночь пойдем на Коломну…
Иван рад был походу и хотя боялся татар, но чувствовал легкость на душе, и все его сомнения, грусть о Дарьюшке и непонятные томления сердца отошли прочь. Снова почуял он в себе воина, когда, выезжая ночью из Москвы, скакал рядом с колымагой отца, позвякивал кольчугой и оружием.
Полная луна стоит высоко, заливая белым, чуть синеватым сиянием все небо и землю. Едва проступают кое-где крупные звезды, а мелкие и Млечный Путь совсем растаяли в светлом тумане. Иван, качаясь в седле, слушает мерный топот коней, гулкий и отчетливый среди ночного безмолвия, и думы идут к нему со всех сторон сами, безо всякого толка и порядка. Покоен он и верит: не пустят они татар за Оку, и не то что Москвы, а и Коломны даже не видать басурманам, как своих ушей.
Не заметил Иван, когда войска и двор их очутились у самой Брашевы.
Короткая летняя ночь побледнела, замутилась, а на востоке по всему небу заиграли розовые отсветы, и вдруг сразу брызнули багрецом и золотом все верхушки могучих деревьев. Ясней и ясней из белесых сумерек выступают огромные стволы сосен и елей. Обозначаются просеки и тропки лесные, идущие направо и налево от главной дороги, посвистывают и щебечут проснувшиеся птицы.
Когда совсем рассвело, меж деревьев, в боковых узких просветах, увидел Иван телеги со всяким скарбом, коров и овец, мужиков и баб, пробиравшихся с детьми вглубь лесных чащоб и дебрей. Замер он и, вспомнив знакомое ему, обернулся к Илейке, ехавшему рядом. Тот в ответ на немой вопрос юного государя крикнул хриплым голосом:
— Сироты бегут!
Иван все понял. Молча поскакал он к отцу, но его обогнали конники из передового отряда.
Постепенно остановилось в бору все войско великих князей московских, и воеводы окружили обоих государей. Стало известно, что татары уж близ берега Оки, что не успеть войскам заградить броды, а в других местах — помешать врагу переправиться вплавь о конями и на плотах.
— Ништо нам, государь, не изделать, в Москве затвориться со всеми полками надобно, — сказал князь Иван Звенигородский.
— Стены-то
Заговорили и другие. Иван слушал их, взглядывая иногда на отца.
Василий Васильевич молчал, и лицо его было хмуро и неподвижно.
— Приказываю так: иттить нам назад, но доржать на собе татар, — сказал он, наконец, громко и, обратясь к воеводам, сурово добавил: — Посему князь Иван Звенигородский поведет всю силу, которая с нами. Яз же токмо со стражей к Москве поспешу, к осаде готовиться да рать собирать на ордынцев надо.
Когда тронулась колымага, Василий Васильевич повернулся вполоборота назад и четко прокричал воинам звонким своим голосом, слышным, как всегда, далеко:
— Да хранит вас господь, да поможет в Москву вборзе вернуться!
Отсидимся в Москве-то!..
Воротившись в Москву вечером накануне Петрова дня, Василий Васильевич, хотя время было позднее, к ночи уж, послал за митрополитом Ионой.
Княгиня Марья Ярославна с детьми младшими уже спала в своих покоях, и встретила обоих государей — сына и внука — старая государыня Софья Витовтовна. Василий Васильевич рассказал ей о положении дел на Оке-реке и просил остаться на совещании с владыкой.
Иван во время разговора отца с Софьей Витовтовной все время глядел ей в лицо, и вспомнился ему разговор бабки с татарским сотником Ачисаном.
Изменилась она с тех пор, постарела, сморщилась вся, как печеное яблоко, но губы и глаза были прежние, придавая всему ее облику твердость и силу…
«Восемьдесят лет уже бабке, — думает Иван, — а стоит вон она прямо, и все та же в ней сила…»
— Иванушку-то с собой возьми, — говорила она сыну, — расставаться вам не надобно…
Она еще хотела что-то сказать, но старик Константин Иванович, вбежав в покои, доложил о приезде митрополита и Ефрема, архиепископа ростовского.
Все пошли в сени навстречу митрополиту. Иона, как всегда, был величав и спокоен. Иван, приняв от него благословение, отошел несколько в сторону и жадными глазами следил за лицом Ионы. С детских лет, с первой встречи с этим могучим и добрым стариком, Иван привязался к нему. Владыка такой же властный и строгий, как бабка, но глаза у него иные: они все видят насквозь и все понимают без слов.
В трапезной все молча сели за стол, выслушав только краткую молитву владыки. Призваны были еще князья Ряполовские, бояре и воеводы великих князей из тех, которые в это время в Москве случились.
Первым заговорил Василий Васильевич, сказав, что страху большого у него нет от скорых татар.
— Все же, — добавил он с печальным вздохом, — много пакостей натворить они могут и даже стольному граду нашему вред содеять…
— Отсидимся, — громко сказал Ряполовский, — стены крепки, а степняки ныне не те, что ране были…
Иван внимательно следил за всеми говорившими. Из разговоров выходило, что нет большой опасности. От этого нарочитого спокойствия леденело в груди Ивана, но он тоже сидел спокойно, и только глаза его тревожно впивались в лицо Ионы.