Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Шрифт:
— Дай мне квасу, а лучше, — передумал Василий Васильевич, — воды ключевой, ежели мы в поле. Аль из колодца, ежели близ села мы…
— Сей часец, государь! — крикнул Васюк. — В селе Капустине стали мы, тут колодцев много…
— Стой, — перебил его Василий Васильевич, — за водой ты пошли конника — пущай похолодней, прямо в ведре принесет. Сам же кликни мне, кого найдешь из боярских детей — яз послать хочу дозорных…
Когда к Василию Васильевичу подъехал молодой сотник, Васюк по знаку Ивана приблизился к нему.
— Что приказывает государь?
— Дозор наряжать, — ответил Васюк
— Забыл яз за хлопотами сказать, — молвил он печально. — Кузьмич-то, Дуняхин отец, богу душу отдал, царство ему небесное.
Илейка снял шапку и, перекрестившись, спросил дрогнувшим голосом:
— А что с ним было?
— Да ништо не было. Запрягал, вишь, впервой молоду кобылку, а она и лягни его. Ногой в подложечку, супротив сердца угодила. К вечеру и помер…
— Царство небесное, — сказал Илейка и вдруг, смущенно улыбаясь и отирая слезы, добавил: — Тивуна-то своего покойник хлыщом звал…
Глава 19. В осаде
Палит июльское солнце. Над полями и дорогами, куда неотрывно глядят сторожевые с кремлевских стен, дрожит, будто струйки воды, раскаленный воздух. От каменных стен пышет теплом, как от печки. Жарко, душно, а в небе ни облачка. Словно вымерли вокруг Москвы все посады. Убежали люди, кто куда. Одни в Кремль схоронились, другие — за стенами окрестных монастырей, а иные просто по лесам разбежались. Да и в самой Москве тихо и безмолвно, хоть от беженцев и яблоку негде упасть. Затаился народ в страхе и трепете. Татар ждут…
В первом часу дня дозорные, глядевшие через Заречье в сторону Серпухова, где путь в Золотую Орду идет, заметили, как из дальних лесов стали выскакивать конники татарские. Взбивают кони желтую пыль, и вот все дороги, луга и поля хлебные зачернели всадниками.
Как саранча, налетают татары, и запели на стенах боевые трубы тревогу.
Оцепенело все в Кремле на несколько мгновений, но вдруг все — и воины, и горожане, и посадские — ринулись к воротам, к стенам градским. На стенах пушки и пищали пушкари готовят, стрелки с луками и самострелами у стенных окон засели.
Горожане и посадские люди огонь на стенах разводят — воду и смолу кипятить начали, чтобы поливать со стен осаждающих, а над воротами на стрельницах камней и бревен наложили, чтобы на врага сбрасывать…
На улицах заголосили девки и бабы: молятся, причитают, созывают детей, как наседки. Гул повсюду катится:
— Татары!.. Татары!..
— Спаси, господи, и помилуй!
— Наказал господь нас, грешных!
Ближе и ближе скачут ордынцы, вот разлились реками по улицам посада с криком и визгом. Топот коней гудит по всему посаду, со всех концов поползли черные клубы дыма, а местами забились уж красные языки пламени.
— Жгут, окаянные! — несутся по Кремлю отчаянные крики женщин. — Все добро на дым пущают, поганые!..
Сорвался сразу ветер, раздувает пожар, уж охватывает дым и огонь стены кремлевские, и стоит Кремль словно среди костра. Татары же со всех сторон приступают: ставят лестницы у стен, бьют бревнами в двери ворот у башен. Русские льют со стен кипяток и горящую смолу, сбрасывают камни и бревна.
Задыхаются люди, а огонь шумит на ветру, как буря, жжет и палит воинов на стенах, да и татар и коней их печет не меньше.
— Думают нас из Кремля, как сусликов, выкурить, — говорят русские воины, — а собе еще боле истомы огненной содеяли.
Бегут проклятые ордынцы от стен подальше, а на стенах становится все жарче и жарче. С пожарищ так палит огнем, что начинают внутри Кремля дымить деревянные кровли и гульбища на княжих и боярских хоромах. Дымят и загораются церковные крыши. Искры, сажа и горящие головни взметываются порывами ветра и перебрасываются из посада через кремлевские стены, и страшнее эта огненная осада татарского приступа. Все, кто не у стен и башен, все мужики и женки стоят с ведрами вдоль улиц, на крыльцах и взвозах, на гульбищах и крышах: или воду из колодцев черпают, по бочкам и кадкам ее разливают, или горящие головни заливают и дерево всякое, что дымить начинает…
Страшно во граде горящем, а горящим в осаде — еще страшней. Но ненависть к татарам придает людям силы.
— Лучше смерть, — выкрикивают то там, то тут, — лучше смерть, чем татарский полон!..
Догорают постройки в посадах и слободах, а на стенах все еще печет нестерпимо, да и сами стены горячие стали. Вокруг стен кремлевских — груды угасающих головней и догорающих бревен. Едкий дым дух захватывает, разъедает глаза так, что слезы бегут неудержимо.
Нет татар под стенами, нигде они не приступают. Только искры с пожарищ подхватывает ветер и через стены бросает их в Кремль. Вдруг среди тишины торжественно зазвонили колокола во всех храмах, и видят воины: поднимаются к ним на стены хоругви церковные, появляется духовенство, сверкая ризами на солнце, в полном облачении, с крестами, иконами, с кадилами и святой водой.
Впереди всех идет митрополит Иона с крестом в руках. Весь клир поет канон против поганых татар, а среди обычных голосов, как рев трубы, гудит голос дьякона Ферапонта, четко выговаривая слова молитвы:
— Силою непобедимою, Христе, матери своея молитвами препоясав князя нашего, покори ему поганых…
Воины, не снимая шлемов, истово крестятся и с удивлением смотрят на старую государыню и княжича Юрия. Софья Витовтовна идет позади митрополита рядом со своим внуком. Смело идет по стене престарелая княгиня на самом виду у врагов, а с ней рядом юный княжич, — глаза его не по-детски суровы и гневны…
Позади клира идут воеводы и бояре с Патрикеевыми и Ряполовскими во главе. Воеводы, обращаясь к воинам, ободряюще выкрикивают:
— Одолеем татар! С нами бог и его крестная сила!
— Одолеем, — убежденно отвечают воины, — да воскреснет бог и расточатся врази его!
На стенах же в жаре и духоте стрелы татарские поют тонкую смертную песнь. Это вражьи наездники поганых иногда проскакивают близ стен и стреляют на скаку в крестный ход.
Вот старая государыня, почуяв, как растет воодушевление воинов, остановилась перед ними и громко произнесла: