Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Шрифт:
— Хлеба возьми токмо. Через день-два, мол, вернемся, а боле ничего не сказывай.
— Ну, робята, — обратился к мужикам Максим Ондреяныч, — бери хлеб, ножи да ослопы и айда!
Через час вышли все в поле и начали красться к Москве-реке, а июльская ночь — безлунная, темным-темная, хоть глаз выколи. И звезды видно, и Млечный Путь жемчугом переливает, а по земле — ничего не видать.
— Токмо бы нам ордынцев обойти, — шепчет Ондреяныч, не глазами, а ушми глядеть нам надобно. Вперед я пойду, а вы за мной, как нитка за иглой. Шагу не отставай.
Перейдя Москву-реку через «живой мост», [118]
От засухи речонка совсем почти пересохла. Перешли ее вброд, а воды в ней было ниже колен. Тут Ондреяныч повел охотников-сирот вверх по крутому краю оврага на дорогу в Кудрино, к усадьбе богатого гостя Вавилы Третьяка.
118
«Ж и в о й м о с т» — мост из связанных бревенчатых плотов
119
С е л ь ц о К и е в е ц — находилось на берегу Москвы-реки в районе теперешней Остоженки.
120
Р е ч к а Ч е р т о р ы й — ныне течет по подземной трубе у Кропоткинских ворот, впадая в Москву-реку возле Соймоновского проезда.
121
С и в к а (правый приток Черторыя) — протекала по дну небольшого овражка там, где ныне улица Сивцев Вражек.
Тут же, за овражком, станы татарские начинаются.
Собрал всех вокруг себя Максим Ондреяныч и шепчет:
— Слышь, как татарове, словно в улье, гудят. Велики станы-то. Спят окаянны, а шум-то и гул токмо от стражи их да от коней и верблюдов. Со всех сторон такими станами Москву обложили. Мы, робята, кустами поползем.
Хошь и темна ночь-то, а лучше кустами. Держись друг за друга и ко мне ближе. Без меня заблудитесь…
Они поползли меж кустов по краю овражка. Вчера еще днем все здесь места высмотрел Ондреяныч, все наметил — куда и как идти. Собрал опять своих охотников поближе и опять в уши им шепчет:
— Сей часец вот кусты кончатся, снимемся все мы скопом и айда бегом.
За мной все бегите. Посвищу, когда будет надобно. На дорогу выбежим, а там рощица есть и снова овраг. С пещерой овраг-то. Зарос весь, камни в нем, а берега круты. Коням нет ходу…
Хотя и знает хорошо эти места Ондреяныч, а все же боится, тревожится сильно. Идут они крадучись, а где и на брюхе ползут. Вот и кустов нет — значит, тут поле перебегать.
— Тут вот перебегать, — шепчет он сиротам, — а кто знает, так ли оно все, как днем-то было. Ну, а не так будет, побежим все едино! К пещере побежим, тамо схоронимся, боле некуда…
Он замолчал, не решаясь сам, что ему делать, вспотел даже от волнения, но потом успокоился.
— Кстись, робята, да готовься. Ну помоги, господи! Бежим!..
Они бросились кучей вперед в стремительном беге. Пробежав шагов двадцать, Ондреяныч вдруг запнулся, но не упал: из-под ног у него вскочил лежавший на земле человек.
Понял Ондреяныч, что на татар они наткнулись, а уж поздно, деться теперь некуда, а только бежать скорей надо к дороге.
— Прочищай дорогу ножами! — кричит Ондреяныч. — За мной беги, робята!
За мной…
Шум поднялся всполошный, забегали татары, кричат:
— Яртаул великого князя! На коней! На коней! Русские!.. Яртаул великого князя!
Режутся сироты с татарами, а сами на голос Ондреяныча бегут, и стража татарская к станам своим бежит.
— На коней, — орут истошным криком татары, — на коней! Русские!..
Вот и конский топот раздался, скачут татары в сторону к главному стану, где сам царевич Мозовша стоит.
— Спаси, господи, и помилуй, — бормочет Ондреяныч, — токмо бы местом не ошибиться…
Бежит он очертя голову, а ноги сами место помнят, бегут куда надо, и сироты за ним топают, спешат на свист его. Вот и рощица березовая. Кубарем они скатываются в овражек, и кажется, целую вечность ползут по земле среди колючек и кустиков. Наконец вслед за Ондреянычем заползают все в пещеру.
— Спас господь, — говорит Ондреяныч. — Ишь, они, поганые-то, стражу где поставили. Утресь ничего тут еще не было, ан, вишь, что! Ну да избавил бог…
Сироты радостно крестятся, переговариваясь вполголоса:
— Зарубить могли, окаянные. Человек сто в дозоре-то было…
— Сами, вишь, спросонок испужались, а то бы ссекли нам головы…
— Я двоих проколол кончаром, — гудит злой голос.
— Мы с Семкой ослопами их глушили!..
— А верно, — весело говорит во тьме молодой парень, — верно про государя-то бают. Вишь, и татары его ждут…
— Стой, робята, стой, — вдруг громко и радостно сказал Ондреяныч, — а оно, может, так и есть. Пришел, может, государь-то наш. Слышь, в станах у их шум и гом какой поднялись…
— Поднялись не поднялись, — раздался в пещере злой голос, — а Третьяка жечь надобно. У сирот все пожгли, кой у кого из бояр и купцов пожгли, а Третьяка толстобрюхого с Гаврилычем оставили. Пущай татары как хотят, а ты, Ондреяныч, веди нас к Третьяку!
— А что ж, — согласился Ондреяныч, — жалеть их нечего.
Когда они вылезли из пещеры, то в овраге еще больше стал слышен шум у татар. Поднялись сироты на край оврага. Еще слышнее всполох в станах татарских.
— Право слово, — радовался невидимый в темноте молодой парень, — право слово, государь приехал…
— Государь, государь! — прервал его злой голос. — А может, к приступу татары-то идут, а ты, словно сорока, — государь да государь! Неча тут деять, айда к Третьяку!
Кремлевская стража слышала со стен, что в татарских станах шум поднялся во тьме темной. Сначала шумели, кони топали за Боравинскими воротами, потом шум пошел по всем станам. Вскоре же все стихло. Воеводы решили, что татары хотят приступать, и повелели воинам и горожанам готовить против врагов пушки и пищали, самострелы и щиты, луки и стрелы и прочее, что нужно для боя.