Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Шрифт:
Умный старик, взглянув на питомца своего, сразу заметил перемену в нем: повадки и речь стали особливо степенны, а глаза глядели еще суровей, чем прежде.
Умываясь, Иван спросил:
— Вестников не было?
— Нет, государь…
— Попомни, Илейка, вестники прибудут, немедля доводи и, ежели спать буду, — буди меня без страху…
За завтраком в горницу быстро вошла Агафья и, радостно улыбаясь, молвила:
— Доброе утро, государь…
— Доброе утро, — смутившись, ответил Иван, избегая взглянуть на нее, — неловко ему было после вчерашнего.
Сердцем
В дверь постучал начальник привратной стражи и ввел за собой вестника от Василия Васильевича. Помолившись на иконы и поклонившись Ивану, вестник проговорил:
— Государь Василий Васильевич повестует: «Сыне мой, злодей-то наш, убоявшись, убежал от Усть-Юга. На Тотьму его мы не пустим, дабы не мог иттить на Вологду либо на Галич. Разумей сам, что тобе деять!..»
— Добре, — молвил Иван вестнику, — иди отдыхай. Накормят тя и напоят, а к утру выспишься. На рассвете же назад к государю гони, скажи батюшке: «Бог даст и к Новгороду не допустим ворога».
Отослав вестника с начальником стражи, обратился Иван к Илейке:
— Беги созови двор мой. Скажи окольничим, дабы привезли с собой кого надобно из начальников от дворян и детей боярских…
Когда дверь затворилась за Илейкой, Иван подошел к Агафьюшке, обнял ее, поцеловал нежно и сказал ласково:
— Приду к тобе сей ночью. Приду… Ты же иди к собе, пока яз буду со двором своим думу думать…
Слезы блеснули у Агафьюшки, приникла радостно на миг она к Ивану и прошептала:
— Хотенный ты мой, любый…
И вдруг, отенившись вся печалью, добавила тихо и голосно, нараспев, будто из сердца выдохнула:
— Чую, одное ты меня покидаешь.
Помолчала немного и еще тише промолвила:
— Буду я без тобя петь одинешенька:
Ты об чем, моя кукушечка, Об чем кукуешь? Ты об чем, моя горемычная, Об чем горюешь?Агафьюшка вздохнула, замигала густыми ресницами и быстро вышла из горницы.
Иван долго смотрел на дверь, за которой она скрылась. Сердце его сжалось, а с дрогнувших уст сорвалось невольно:
— Не будет ее у меня, как и Дарьюшки…
Двор Ивана стал собираться на думу. Думали долго, считая время переходов, выбирая наикратчайшие пути, вспоминая, где и какие дороги, где коней кормить можно, где нельзя, какие запасы с собой брать для коней и воинов. Потом о порядке думали: как, куда и какие полки нарядить, как лучше гон для вестников на время похода наладить, и о многом другом, что для воинских нужд необходимо…
Окончив думу со двором своим, Иван повелел:
— Немедля выступать, кому указано, к Усть-Ваге. Там же по Двине дозоры поставить вверх и вниз по теченью. Слать вести мне непрестанно. Яз же вестников царевичу Якубу пошлю, дабы в Вель поспешил, а утре и сам к Двине
Глава 21. Возвращение
К огорчению великому юного государя ушел Шемяка от рук его. Вопреки чаяниям бояр, Ивана и надеждам на бездорожье, бежал князь Димитрий, уклоняясь от боя, бежал дорогами неготовыми — лесами дремучими, по льду застывших озер и болот.
Весьма досадуя на себя и на воевод своих, Иван молвил сурово ближним из дворских:
— Наука мне впредь. Худо думали мы в думе нашей. Не все предвидеть да предугадать сумели.
Устыдив такими словами и молодых и старых, он добавил с усмешкой:
— Бежит уж, чаю, ворог наш спокойно к Онего-озеру, а по Свири к Нево-озеру, [130] а там по Волхову и в Новгород…
Помолчал Иван, обвел всех колючим взглядом и опять усмехнулся.
— Нам ныне хоша бы полон по дороге не растерять, хоша бы без особого срама на Москву воротиться…
130
Н е в о-о з е р о — Ладожское озеро.
И более разговора об этом не было, а приказал Иван спешно идти на Москву через Ярославль и там соединиться с войском государя.
Вот уже тянутся длинной цепью по Кокшенге-реке отряды московских и татарских конников. В середина войска стража гонит полон. Маленькие лохматые лошаденки волокут дровни со всяким харчем, жалким именьишком.
Вокруг обоза понуро идут мужики и парни, женки и девки.
— Кому радость, а им слезы, — говорит Илейка Ивану, — горше всего с родной землей расставаться…
Юный государь чует в словах Илейки скрытый укор себе и князьям всем, и тяжко ему. К досаде, что смог уйти от них Шемяка, новая боль пришла.
— Прав ты, Илейка, — говорит он, нахмурясь, — сами, мол, христиане, неповинных христиан же зорим да обижаем. В усобицах лютых ни собе, ни людям пощады не знаем…
Невыносимо это Ивану, но знает он, что изменить ничего нельзя. Да вот и в своей даже жизни не волен он. Защемило вдруг ему сердце, и вспомнил он последнее, предрассветное прощанье с Агафьюшкой. Слышит опять слова ее, будто вот рядом она:
— Побудь еще, не спеши. Последняя ты моя любовушка! Не бывать уж другой у меня до гробовой доски…
Стиснул он зубы от боли, но опять, будто неволей какой, глаза его обращаются к полону: женки причитать начали, а мужики и парни молчат, токмо потемнели от злобы.
Уследил взгляд Ивана Илейка и молвил, словно железом каленым прижег:
— Глянь, государь, как вон та молодка убивается. Может, по ласке мужней, а может, по дитю малому…
— Богом клянусь, Илейка, — воскликнул Иван с гневом, — когда сам государем стану, князей и бояр казнить буду нещадно за межусобные смуты!..