Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Шрифт:
Василий Васильевич радостно улыбнулся и проговорил:
— А ведь верно, добре так будет. Шурина моего, князь Василья Ярославича, да князь Семен Иваныча Оболенского, да Федор Василича Басёнка отпущаю яз к Усть-Югу утре, до свету, со всей их силой, но токмо с конными полками. Утре же и ты, Иване, с конными же полками, каковые сам собе изберешь, иди через Вологду к Вель-градку [125] на Кокшенгу-реку. Там ты Шемяку к сим градкам не пущай, градки же те сам поимай. Есть там добро всякое и товары, и полон будет…
125
Г
Василий Васильевич помолчал и продолжал:
— Яз же мыслю через Кострому иттить к Галичу, к Чухломе, дабы злодей вотчину свою вернуть не захотел. А ты, Иване, когда на Кокшенге будешь, вестовой гон так наряди, чтобы от тобя всякий день гонцы были с вестями…
— Ну и конь-то у тобя, — говорил Илейка, насмешливо щуря глаза, — не конь, а корова безрогая…
Иван улыбнулся, а маленький мужичонка в малице и совике [126] с меховым чепцом, из которого добродушно выглядывало его лицо, ответил густым низким голосом:
126
М а л и ц а — балахон из оленьего меха, шерстью к телу; надевается через голову, как рубаха. С о в и к — такой же балахон, только мехом наружу и с пришитым к его вороту капюшоном из пушистого меха; надевается поверх малицы.
— А пошто мне другой-то? Я, чай, не из конников княжих. Для меня все олешки деют, а конь — с поля жито возить да сосенок приволочь на дрова по первому снежку. У нас тут, на Кокшенге-то, на олешках ездят, а то и на псах. Зимой-то мы боле по целине ездим, а конь — где ему, не пройдет…
Мужик зачмокал и стал подгонять лошадь. Иван остановил его.
— А отсель, — спросил он, — далеко до града?
— А поедете вниз по Кокшенге, — ответил мужичонка, — и будет один с левой руки, против Вель-градка, верст сорок пять меж ими по просеке. А еще есть просека от Кокшенги с правой руки. Всего верст десять — тамо малый градец. Есть градки и на Куле-реке, под Вель-градком, и на самой Ваге, и дальше к Усть-Ваге…
Мужичонка поехал дальше. Иван приказал полкам съехать на лед Кокшенги и стал передовым своим разъяснять, где какие градки есть. В это время от обоза прискакали конники: один свой, а другой — татарский. Татарин почтительно поклонился великому князю и сказал:
— Будь сто лет здрав, государь. Из яртаульных я царевича Якуба, сына хана Мангутека. Сей часец он к тобе будет…
— Хорошо, — сказал Иван, — пусть царевич Якуб с конниками своими спешит ко мне.
Он задержал дозорных своих и, сказав о прибытии Якуба, велел гнать по Кокшенге-реке до первого градка на левом берегу, но себя врагу не показывать, а, тайно все усмотрев, вернуться к нему с подробным донесением.
Пока Иван распоряжался, кому в разведку идти, прискакал к нему с конниками юный Якуб.
— Будь здрав, государь, — сказал он по-русски, — живи сто лет!
Государь Василий Васильевич приказал под рукой твоей быть. Я — слуга твой, государь.
Иван приветливо улыбнулся и протянул руку Якубу, сказав:
— Рад тобе, царевич. Будь и ты здрав.
Татарин почтительно поцеловал руку Ивану и продолжал:
— Государь Василий
— А какой дорогой ты пробирался сюды? — спросил Иван у царевича.
— Из Костромы через Тотьму пригнал, — отвечал тот.
— Добре, — молвил Иван. — Яз сам пойду в Вель, ты же, царевич, сожги все градки, что на верховьях Кокшенги, Кулы, Ваги и Пёжмы. Оставишь, где надобно, стражу, а сам с полоном иди ко мне в Вель. Там тобе укажу, куда дальше идти.
Заняв наибольший из всех градков, Вель, что стоит на Ваге-реке при самом устье Вели, Иван остановился в хоромах вдовы сына боярского, Андрея Хабарова. Хоромы эти весьма были удобны для постоя, представляя малую крепость с дубовым бревенчатым тыном вокруг двора.
Агафья Федосевна, вдовая женка Хабарова, сама встретила московского князя у красного крыльца с великою честью и ласкою. Молода еще и вальяжна Агафья Федосевна, взор ее грешен и лукав. В глазах ее словно талый весенний снег: и холодит чуть-чуть и сам сладостно тает, а густые ресницы смелыми крыльями взмахивают…
Встретились глазами они на миг. Дрогнули у нее ресницы и опустились, а у Ивана пополз по щекам горячий румянец.
— Добро пожаловать, гость дорогой, — чуть нараспев говорит она, кланяясь. — Не взыщи, государь, чем богати, тем и ради. Житьишко наше бедное, вдовье житьишко-то…
Говорит она спокойно и ровно, а от голосу ее сердце пьянеет, словно в нем, как в медовой струе, сквозь ровную сладость хмель пробивается.
Смутился немного Иван — никогда еще с ним такого ничего не было. Все ж остановился он наверху красного крыльца и осмотрел, как его подручные ставят дозоры и стражу у ворот дворовых, вокруг хором, клетей людских, сараев, конюшен, хлевов, кладовых и погребов. Конники же его, заполнив весь двор, разместили коней и обоз по службам дворовым, а сами, как могли, устроились в жилых подклетях хором и в курных избах, которых на дворе было две.
Агафья Федосевна, поняв заботу юного князя, ласково улыбнулась.
— В тесноте, да не в обиде, — сказала она Ивану. — Чаю, и нашим от воев твоих обиды не будет…
Иван усмехнулся и молвил:
— Хоша Велью и супротивный нам Новгород владеет, но градец сей — волость святой Софии, [127] и правит ею владычный волостель. У нас же с новгородским владыкой вражды нет…
Агафья Федосевна повеселела и радостно пригласила:
— Милости прошу в горницу…
127
В о л о с т ь с в я т о й С о ф и и — т. е. земли, принадлежащие новгородскому собору.
Войдя в сени, Иван тщательно отер ноги о рогожу, положенную у дверей, и в сопровождении Илейки вошел вслед за хозяйкой в большой покой, где пол был застлан серым войлоком, а стены плоховатым дешевым сукном обиты…
— Истинно, житье твое небогато, — сказал Иван, — но зато сама ты…
Он не договорил, прошел вперед и стал креститься на кивот в красном углу.
— Что сама? — лукаво спросила Агафья Федосевна, но, увидав, что князь невольно взглянул на Илейку, поняла все и быстро продолжала: — Сама все делаю: и хозяин яз и хозяйка, и дворской собе и тивун — «швец, жнец и на дуде игрец…»