Иван Кондарев
Шрифт:
— Я понимаю, кого вы представляете. Вы сами дали мне это понять. Вы, господин следователь, чернорубашечник и провокатор, — отрезал Кондарев, и его нижняя челюсть задрожала. — Вы рассчитываете растрогать меня какой-то моей трагедией, которую вы изображаете и как свою, хнычете о загубленных силах интеллигенции, объявляете меня несчастной жертвой тяжелых условий. Но разве вы сами не такой же их продукт, если разделяете некоторые мои мысли из дневника? — Вы явились ко мне как иезуит. Прошу допросить меня и оставить в покое!
Христакиев встал.
— Ах, вот как вы понимаете мое посещение! Чудесно! — воскликнул
Он резко открыл дверь и позвал секретаря.
— Начнем, — произнес он и взял портфель из его рук. — Этот револьвер ваш?
Кондарев даже не взглянул на блестящий маузер, который Христакиев подбрасывал на ладони.
— Я уже сказал, что у меня не было оружия.
— Корфонозов рассказал мне, когда и по какому случаю он вам его подарил, отрицать бессмысленно. Револьвер найден в кукурузе вместе с электрическим фонариком вашего товарища, и из этого револьвера вы стреляли по полицейским.
Кондарев молчал.
— Признавайте не признавайте — револьвер ваш. Но, несмотря на это, я жду, что вы скажете.
— Да, револьвер дал мне Корфонозов в прошлое воскресенье.
— Помните, сколько раз вы из него выстрелили?
— Я не стрелял.
— Из револьвера стреляли, у меня в руках гильзы. Не в вашу пользу отрицать доказанное.
— Ну, выстрелил раз, когда — не помню!
— Сколько у вас было патронов?
— Я в барабан не смотрел.
— По этому пункту не настаиваю. В котором часу вы покинули город, с кем были и где встретились со своими товарищами?
— Я все сказал вчера и к сказанному не могу прибавить ничего нового. Мне все равно, я даже не чувствую необходимости защищаться от ваших дурацких обвинений. Делайте что хотите, только убирайтесь поскорее!
— Это не приведет вас к добру! — сказал Христакиев, пряча револьвер в портфель. — Следствие располагает достаточным количеством доказательств, которые я могу сообщить вам уже сейчас. Первое: этим револьвером убит доктор, гильзы налицо. На суде вы заговорите, только смотрите, чтобы не было поздно. — Он отдал портфель секретарю и толкнул дверь.
Кондарев посмотрел ему в спину. Последние слова Христакиева ошеломили его. Неужели Корфонозов не сказал, куда они ходили? Необыкновенный прилив энергии и душевных сил заставил его взглянуть на свое положение с усмешкой. «Итак, я убийца, продукт войны… Почему бы и нет? Только убийца не доктора, а, скажем, самого господина Христакиева…» — вполголоса произнес он и засмеялся.
Христакиев вышел из больницы рассерженный и недовольный собой. Зачем ему понадобилось разговаривать с Кондаревым так задушевно? Из любопытства или чтобы расположить его к откровенности? Выходит, поступок его был недостаточно обдуманным. Ему хотелось понять, что за человек Кондарев; быть может, он даже помог бы ему, если б уловил хоть самый слабый намек на готовность отказаться от своих идей. Это тетрадь сбила его с толку. Трудно поверить, что человек с такими мыслями может быть коммунистом. «Тем лучше, этот тип своим поведением спас следствие… Никакой пользы я от этого не получил. И того, изменника, надо еще раз допросить», —
Идя по аллее, ведущей в город, он вспомнил о том парнишке, который якобы видел убийц, и решил немедленно его допросить.
Горбатый секретарь, семенивший сзади, не решаясь идти рядом с Христакиевым, тихонько покашлял, чтобы напомнить о своем существовании.
— Есть один парнишка, свидетель, которого нужно допросить. Ты послал ему повестку? — строго спросил Христакиев, хотя знал, что ничего подобного секретарю он не приказывал.
— Нет, господин судебный следователь, вы мне не поручали.
— Немедленно вызвать его ко мне. Скажи Пармакову, он знает, как его зовут.
Христакиев всматривался во встречных и, приподымая в знак приветствия шляпу, думал: «Имя доктора стало синонимом добродетельного человека и благодетеля, горожане озлоблены против убийц, а это в мою пользу. Нужно только разжечь их возмущение».
Войдя к себе в кабинет, он приказал секретарю позвонить в полицию приставу Пармакову и выяснить имя и адрес юноши. Но из участка сообщили, что гимназист уже задержан по инициативе самого пристава, который ждет только возвращения Христакиева, чтобы доставить задержанного к нему в кабинет.
Минут через пятнадцать в дверь постучали, вошел Пармаков. Пристав щелкнул каблуками, откозырял, затем быстро вытащил из-под манжета письмо Кольо и положил его на стол.
— Что это?
— Благоволите прочесть, господин судебный следователь. Документ уличающий и, так сказать, вещественное доказательство! — громогласно объявил пристав, потом чинно отступил на шаг и приготовился насладиться эффектом.
Сначала Христакиев никак не мог понять, что он читает, и на лице его появилось недоумение. Он повертел письмо в своих белых пальцах и вернулся к началу. Окончив читать, он весело хлопнул рукой по столу.
— Как к тебе попало это излияние? — спросил он, смеясь и помахивая письмом. — Кто такой этот Николай Рачиков? Уж не сын ли стряпчего? Хороши же наши дела, раз уж и гимназисты стали разбираться в таких вещах!
Пристав, нетерпеливо ожидавший возможности отрапортовать, ничего не понял из замечания Христакиева, но уловил в нем нечто вроде восторга и удовлетворения. Решив, что начальство уже в достаточной мере оценило важность документа, он приблизился к столу.
— Так точно, господин судебный следователь, стряпчего Рачикова сын. Это письмо вручил мне самолично господин околийский инженер. По его показаниям, он получил письмо от своей супруги, а та нашла его в комнате ихней барышни. Мальчишка написал ей письмо и бросил в комнату с камешком. Но не только это сейчас важно, господин судебный следователь, есть и другое. Я теперь догадываюсь, кто убил господина доктора.