Иван Сусанин
Шрифт:
— Диковинный же ты, однако, мужик. Ни один из ростовцев не помилосердствовал, лишь один ты сжалился. Диковинный.
Сеитов вновь внимательно оглядел мужика. Молод, телом дюж, лицо слегка удлиненное, сухощавое, окаймленное небольшой русой бородкой; серые глаза не виляют, спокойны. Обычно лиходеи так себя не ведут.
— Положим, я тебе поверил. Но все же поведай мне — откуда ты заявился в Ростов?
Иванка перестал отвечать. Воевода, кажись, человек не злой, но говорить правду нельзя. С беглым людом один разговор: допрежь всего кнутом исстегают, а затем к барину отправят. Тот и вовсе может изувечить. Не любят
— Не хочешь сказывать, Ивашка? Напрасно. Губные каты дело свое изрядно ведают. Ни один человек дыбы не выносит. Ты уж лучше поведай. Может, что-нибудь я тебе и посоветую.
— Спасибо на добром слове, воевода, но тебе не поведаю. Лишь владыке Давыду расскажу.
— Упертый ты, Ивашка… Да что тебя может с владыкой связывать?
И вновь замолчал Иванка. Поездка его в Ярославль наверняка насторожит воеводу. Зачем, по какому поводу? Ниточка потянется — весь клубочек распустится. Всех сосельников под монастырь подведешь.
— О том владыка ведает, — наконец, отозвался Иванка.
Губному старосте надоело упрямство Ивашки. Не выдержал:
— Этот вор ничего не скажет, Третьяк Федорович. Дозволь-таки его на дыбе вздернуть.
— Я уже сказывал: дыба обождет… Сегодня я собираюсь навестить архиерея. У него всё и прояснится.
Воевода Сеитов давно собирался наведаться к владыке. Помышлял попросить у него денег на укрепление града Ростова. Не худо бы обнести город земляными валами, водяным рвом и мощной крепостью с проездными башнями. Однако понимал: деньги понадобятся громадные, а Давыд, как приказные люди сказывают, зело скуповат. Он наверняка много денег не пожертвует. Да и городу столь деньжищ не собрать. Придется царю Ивану Васильевичу челом ударить — от воеводы, владыки и всего люда ростовского.
Большое дело задумал Третьяк Федорович! И тяжкое! Идет Ливонская война. Царева казна заметно оскудела. Но оставить город без защиты — кинуть его на погибель, коль не дай Бог, татарин, турок или лях наскочат. Врагов у Руси достаточно.
Владыка, как и предполагал воевода, не мошну не расщедрился.
— Надобна справная крепость, ох, как надобна, — завздыхал архиерей. — Истинны слова твои, Третьяк Федорович. Но ни граду, ни мне таких денег не скопить. Напиши-ка ты в Разрядный приказ, а я митрополиту. Глядишь, с двух сторон царя и уговорят. Хоть и тоща казна, но великий государь на твердыни денег не жалеет. А уж мы остатную долю внесем, по бедности нашей.
Лукавил владыка! Третьяк Федорович был наслышан, что архиепископ обладает огромным богатством, но скрягу не переделаешь. Скорее у курицы молоко выпросишь, чем у него кусок хлеба. Но коль царь одобрит возведение крепости, он, воевода сам поедет в Москву и намекнет в приказе государевой казны о «скудости» Ростово-Ярославской епархии. Тут уж Давыд не отбрыкается.
В конце беседы Сеитов молвил:
— В Губной избе сидит странный человек. Ничего не хочет рассказывать. Одно твердит: зван в Ростов владыкой, с ним и разговор поведу.
— Зван мною в Ростов? — хмыкнул архиепископ. — Что за раб Божий, кой в Губную угодил?
Воевода пожал плечами.
— Одно ведаю. Звать Ивашкой.
— Ивашка?.. Кой он из себя?
— Молодой мужик. Силен, как бык. Вкупе с ним сидят в Губной мать с женкой.
Святитель оживился:
— Ведаю
Сеитов поведал, на что владыка молвил:
— И впрямь странный. Но за ним вины нет. Прикажи, Третьяк Федорович, доставить ко мне всё семейство.
Глава 21
ВЛАДЫЧНЫЙ ДВОР
Как ни скуп был Давыд, но за свое «чудесное» спасение он мошны не пожалел.
«То святой Иоанн на крутояре в Ивашку воплотился, — раздумывал он. — Надо в честь Иоанна новый храм возвести, а сего дюжего молодца к себе приблизить. Мало ли лиха какого может приключиться, а жизнь — всего дороже. Пусть Ивашка в оберегателях походит, и семью его пристрою».
Иванку, Сусанну и Настену привели в одноярусные владычные терема, соединенные сенями с деревянным храмом Спаса на Сенях, кой являлся домовой церковью святителя.
Худощавый человек в бархатной камилавке и подряснике велел повременить в сенях.
— Владыка молится. Ждите.
Ждали! Едва ли не час ждали. Сидели молча, каждый со своими думами.
Иванка был внешне спокоен, однако в голове засела неугомонная мысль: как-то всё обойдется? Сорвал мать и жену с Курбы, а как дале сложится — одному Богу известно.
Наконец появился молодой служка архиепископа и молвил, кивнув Иванке:
— Пойдем к владыке.
— А как же мы? — спросила Сусанна.
— Погодя всё изведаете.
Владыка принял в своих покоях. Кресты, образа в серебряных окладах, усеянные драгоценными каменьями, своды, расписанные именитыми иконописцами и знаменщиками: по золоту пущены синие и червчатые [123] кресты в переплет с цветами, а в цветах — лики херувимов [124] , запах ладана… Всё живописно, благолепно, как будто угодил в райский уголок.
В красочном кресле восседал владыка в митре [125] . Дородный, улыбчивый.
123
Червчатые — красные.
124
Херувим — в христианской религии: ангел высшего чина.
125
Митра — высокий с круглым верхом позолоченный и украшенный религиозными эмблемами головной убор высшего духовенства и заслуженных православных священников.
Иванка перекрестился на иконы, низко поклонился.
— Привел-таки Господь ко мне, сын мой. Божья рука — владыка… Служить мне верой и правдой будешь?
— На то и заявился, владыка… Но допрежь хочу тебе открыться, как на исповеди. А там уж решай, святой отец.
— Аль зело грешен?
— Грешен, владыка. Ты меня зрел в граде Ярославле, но сам я из Курбы, бывшей вотчины князя Курбского. Пахал землю и на князя, и на дворянина Котыгина, а затем вотчину отдали Борису Годунову. Не заладилась при нем моя жизнь. Барщина и оброки затяготили. Вот и надумал всей семьей к тебе, святой отец, податься. Но ушел я не по-доброму.